Расмуссен открыл дверцу и сказал:

— В доме полно места. Целых четыре спальни. И Этель в любое время сможет зайти помочь, сделать что-нибудь, чего я бы не смог, — ну, волосы там расчесать. — Он коснулся моей косы, которую Этель заплела утром, и на миг мне показалось, что он расплачется. И хотя я все равно считала Расмуссена убийцей и насильником, я не оттолкнула его. Еще нажалуется маме. Теперь, уже наверняка зная про мамину дружбу с Расмуссеном, придется ходить вокруг него тише воды, ниже травы.

Он высунул обе ноги из машины, но потом обернулся ко мне, как недавно мистер Питерсон, и посоветовал:

— Обсуди это с Тру. Посмотрим, что скажут сестры О’Мэлли. — И направился к церкви, где присоединился к другим мужчинам в черных костюмах, у каждого такое выражение на свежевыбритом лице, будто невероятно горюет.

А я осталась сидеть, не в силах даже моргнуть, до того меня потрясло это известие, пока Тру не подошла и не просунула в машину голову.

— Он сказал тебе? — Она прыгала с одной ноги на другую, как делала, если бывала так возбуждена, что не могла устоять на месте, или очень хотела писать. — Ну что, сказал?

— Что он должен был сказать?

Мне не хотелось передавать сестре слова Расмуссена — вдруг она имеет в виду что-то совсем другое. Одна надежда, что Тру еще не знает, что нам придется жить в приюте, поскольку я ни за что не перееду к Расмуссену.

Тру вытянула меня из машины, и мы зашагали к церковным дверям.

— Холл просидит в тюрьме много-много лет, потому что мистер Джербак умер из-за того, что Холл пристукнул его бутылкой. А мама не собирается умирать.

— Ага, он так и сказал мне.

— Это же фантастика! — завопила Тру, но, вспомнив, что мы на похоронах, добавила потише: — Усраться какая фантастика!

Отчасти — да, фантастика. В той части, где маме становится лучше. И даже в части про Холла; не будет теперь подзатыльников и ремня, зато мама сможет выйти замуж за кого-то другого, ведь не станет же Папа Римский заставлять ее быть замужем за убийцей. Но как быть с той частью, что касается нашего житья-бытья у Расмуссена? Это тоже «усраться какая фантастика»?

— Йиппи айо-ки-йаа! — верещала Тру, и белая роза из сада Расмуссена кивала в ее волосах.

Мы вошли в церковь за Бюшамами, так что пришлось обождать немного, ведь пятнадцать человек не могут сразу подойти к купели со святой водой, особенно если Венди Бюшам решила умыть там лицо.

— А ты откуда знаешь? — шепотом спросила я у Тр у.

— Нелл рассказала. — Тру улыбнулась Арти Бюшаму.

Тот все еще неровно дышал к ней, и его маленькая заячья губа растянулась в ответной улыбке, но тут Риз ухватил брата за загривок и развернул его лицом вперед. На завтрак у Бюшамов были свиные шкварки с горохом. Я чуяла их запах.

— Нелл поболтала с Расмуссеном. Говорила ж тебе, он классный дядька. — Тру тоже понизила голос до шепота: так принято в церкви, где пахнет благовониями, а в окнах большие витражи, и от них делается спокойнее, стоит выглянуть солнышку и разложить на полу разноцветные кусочки головоломки — красные, и желтые, и зеленые.

Пока мы ждали своей очереди, чтобы пройти по центральному проходу, я оглянулась на статую Девы Марии. Она всегда улыбается, несмотря ни на что, розовыми лепестками губ и щербатыми синими глазами, которые следят за тобой, куда ни пойди. У ее ног мерцали огоньки — это люди бросали десятицентовики в жестянку для пожертвований, зажигали свечи и просили маму Иисуса уговорить сына прислушаться к их молитвам.