— Что это за свет… — Мопса дернулась, выворачиваясь из-под руки Лайама, чтобы взглянуть на алтарь. — Ой!

Зажмурившись, Лайам пробормотал что-то вроде молитвы, потом повернулся и открыл глаза.

На алтаре стояла Беллона.

Она сияла, но это сияние было совсем не таким, какое исходило от Двойника. Казалось, будто богиня выточена из огромного и прозрачного драгоценного камня, и золотистый свет, струящийся сверху, проходил сквозь нее, многократно усиливаясь и отбрасывая мириады лучей.

Чтобы не ослепнуть, Лайаму пришлось опустить взгляд и посматривать искоса, впрочем, разглядеть лицо богини он все равно бы не смог. Слишком нестерпимо сверкал окружающий ее голову нимб. Но все же ему почудилось, что она улыбается.

Беллона шагнула вперед и сошла с алтаря, хотя глыба была высока и так плавно сойти с нее не сумел бы и человек, вдвое превышающий ее в росте. Она даже казалась миниатюрной, но, приближаясь, вдруг потянулась и достала из-под купола опустевшую клетку. Клетка в ее руке тут же принялась уменьшаться — и уменьшалась до тех пор, пока не сделалась размером с игрушку. От каждого шага богини весь храм — как, наверное, и весь Саузварк — сотрясался, но Лайам и Мопса даже и не пытались бежать — их ноги словно приросли к полу.

Когда богиня приблизилась, Лайам упал на колени, дрожа от благоговейного ужаса и стыдясь собственной слабости. Такое с ним случалось только однажды — в присутствии Повелителя Бурь. Два чувства — стыд и восторг — полностью завладели его существом, и голова Лайама склонилась, словно ее пригнули незримой, но властной рукой.

— Лайам Ренфорд, — звучно произнесла Беллона, и глас ее раскололся на тысячи голосов, разнесшихся по всему храму. — Ты оказал мне услугу. За то, что ты очистил мой дом, я дарю тебе это.

Богиня взяла руку Лайама и вложила в нее клетку, сделавшуюся теперь совсем крохотной.

— Услуга твоя не будет забыта, — отразились от стен тысячи голосов, и Беллона, прошествовав мимо оцепеневшей пары, широко распахнула двери своей обители.

Лайам повернулся, сбивая колени в кровь, и, заслонив ладонью глаза, попытался разглядеть, что происходит на улице. Небо было черным от грозовых туч, но богиня сияла, как солнце, и на перепуганных лицах толпящихся возле храма людей заиграли золотистые блики. Беллона заговорила, и слова ее перекрыли гром, прокатившийся по небосводу…

Во рту Лайама сделалось сухо, а рука — там, где ее коснулась богиня, — покраснела и вспухла.

Мопса в глубоком обмороке валялась неподалеку.

«О боги! — подумал Лайам. — Только бы все это не затянулось надолго».

Восемь часов спустя эту фразу почти дословно повторил Кессиас. Они сидели в казарме и пили пиво. У Хелекина, как и во всех прочих городских заведениях, было закрыто.

— Если боги возьмут привычку разгуливать по Саузварку, я этому не порадуюсь, — без малейшей доли иронии произнес эдил. — В Муравейнике вспыхнули беспорядки — я вам еще не говорил? Настоящие беспорядки. Банда мошенников и негодяев решила, что настал конец света… или конец действия всех правоохранных законов, что, в общем, одно и то же. А тут еще и пожары… ну, о них-то вы знаете.

Лайам кивнул. Он был с ног до головы перемазан сажей, одежда его превратилась в лохмотья, а обе руки покрылись ожогами и болели.

Из гигантских грозовых туч, возвестивших о явлении новой богини, принялись бить молнии, и в результате на Храмовой улице возникли четыре пожара. В суматохе, воцарившейся после ухода Беллоны, их не заметили, пока огонь не разбушевался. Большую часть дня Лайам таскал ведра с водой, ломал занимающиеся сараи и помогал пострадавшим. Более полусотни человек получили серьезные ожоги, но каким-то чудом никто не погиб.

— Действительно чудом, — пробормотал Лайам и с трудом удержал стон.

— А?