Алек ничего не ответил Коту — задумался.

— Водяной, Кот, Степан, даже гуси — и те с разумом, — заметил Петя. — Сомневаюсь я в это инквизиторской классификации. Наверняка ещё с времён Грозного, судя по словам Черепа, эта шовинистская традиция, и никто против неё не идёт.

— Вы, Пётр, может и правы, — пробормотал Череп еле внятно и снова засопел.

— Опять снится что-то? — спросила.

— Пётр Ермолаич, вы с такими взглядами да в нашей области дальше плахи не пойдёте, — снова пробормотал Череп. — Оно, может, и правда, может и ваш знакомый правда из лесных, и племя у него оседлое, да только диктует-то всё кто?

— Кто? — спросила тихо.

— Пётр Ермолаич-Пётр Ермолаич. Молод вы, вот и верите в справедливость. А вышшие инстансии! Они, сами знаете, ничего против своего не пропустят. Как жили в каменном веке, так и будут жить, а нам только и остаётся, что сквозь их пещеры допотопные, тонкими ручьями, через цензуру эту проклятую, правду выносить. Да только где эта правда? Сами и не знаем — только предполагаем. А ежели скажут они людям: «Нечистых можно не бояться, свои они, братские народы», — то что им с этого? Всякий дурак знает, что они людей стращают, все порывы, всю тягу к развитию душат в зародыше, мол — не лезь, убьёт! А оно ж не убьёт, вон, живы мы с тобой, и ничего. Но не-эт, если нечисти люди перестанут бояться, то что им от этих-то надо будет? Ничего! Ни-че-го-шень-ки! Вот-вот! А если не страшна нечисть, защищать тогда не от кого, значит, можно и не слушаться всех указов, можно и самому головой мыслить, и за ворота выходить, а там что? Там, может, свобода, а свободу инстансии не привечают. Вот и сидим, терпим, молчим. Правда, она, может и дорога, да и многим на деле известна, но своя-то голова дороже.

И Череп умолк, засопев мерно, оставив нас, напряжённо выслушивающих его монолог, в неизвестности и с тяжёлым сердцем.

Я случайно глянула на Алека, и тот напугал меня не привычной безмятежной пустотой лица, а серой, тяжёлой, давящей мыслью, засевшей между его бровей тугим комом. Алек молчал и думал о том, что сказал Череп — он всегда прислушивался к его воспоминаниям — и собственные мысли его не радовали.

Он очнулся нескоро и неожиданно. Замер, вытянув в бок руку и как бы останавливая нас, идущих следом. Напрягся и даже как-то подобрался, другой рукой шаря в амулетах.

— Что не?..

— Тс-с! — строго заткнул меня Алек, и, когда из-за дерева кто-то вышел, он прыгнул на него.

Блеснул немыслимо откуда взявшийся кинжал — цельный, напоминающий крест: кинжал был в руках Алека, но наставлял он его на какого-то парня. Они оба повалились на землю, незнакомец удерживал занесённую руку Алека, его лицо скривилось от напряжения, он шипел, они катались и перекручивались, пихались, и в этой суматохе я разглядела клыки. Принадлежали они не Алеку.

Шальная, неуместно насмешливая мысль проскочила в моей дурной голове: у Алека кинжал, у этого клыки и… кажется, когти, и вон, глаза немного светятся. В общем, на равных всё, значит, по-честному.

И всё же не было сомнений в том, что Алек снова творит какую-то дичь. Этот парень, очевидно, упырь, просто гулял здесь, и даже не подозревал, что за поворотом его ждёт чудовище в лице человека. В лице инквизитора, что более пугает, — ого, кто натаскан вот таких вот спокойно гуляющих убивать.

— Алек! — я рванула к ним, но меня схватил Петя. Кот скакал вокруг дерущихся, шипя и вздыбливая шерсть. — Да вы с ума сошли? Что вы творите?

Петя не отпускал меня, как я не выкручивалась. Я даже попыталась выскочить из ветровки, но он тут же больно ухватил меня за косу, а потом и за шкирку, вернув на положенное, по его мнению, место.

— Идиоты! Да отпусти ты меня! Да что вы делаете? Успокойтесь! — орала, открывая новые способности своего голоса. — Да хватит! Ты! — я рванула назад, пытаясь оттолкнуть Петю, но он рявкнул:

— Успокойся! — будто бы это я тут валялась по земле с местным жителем.

Пнула Петю пяткой под колено — не отпустил, зато я чуть успокоилась.