Книги

Наследие Сириуса

22
18
20
22
24
26
28
30

Мои собственные предпочтения, упомянутые в главе 3, основаны на трех соображениях: образах богов, внутренних органах умерших, в отношении которых данные боги выполняют функции покровителей, и, наконец, магических свойствах каждого бога. В ритуалах относительно тела Осириса богини Исида, Нефтис, Нейт и Селкет также ассоциировались с сынами Гора: Исида — с Имсети, Нефтис — с Хапи, Нейт — с Дуамутефом и Селкет — с Кебехсенуфом. Я не сомневаюсь в том, что четыре стихии и соответствующие им стороны света встречались в старинных ритуалах атлантов и сириушанцев (это действительно возможно); однако нужно помнить, что после того, как угол наклона земной оси во времена потопа стал другим, они могли быть изменены, так что возможно подсознательное возвращение к старому, до-египетскому расположению.

Очевидно, сами египтяне были не совсем уверены в том, кто именно (помимо богов) населял «небо», поскольку считалось, что несколько классов существ также обитали там. Среди небожителей были Шемсу-Гор, или последователи Гора, которые, скорее всего, играли ту же роль, что и ангелы в христианстве: они находились у трона Гора и при необходимости защищали бога от врагов. Там же были и Ашему, которые, судя по всему, были кем-то вроде эфирных созданий, не обязательно связанных с человеческим существованием; наконец, в небе обитали и Хенмемет — существа, которым либо было суждено стать людьми, либо уже довелось побывать в человеческом воплощении. Бадж утверждает, что слово «ашем» обычно обозначает форму, «в которой бог становится видимым», хотя при этом исследователь высказывает мнение, что термин должен был иметь более древнее, давно забытое значение{67}. Последнее вполне могло относиться к тому, что некоторые метафизики определяют как «план до-существования» (квантовые миры первичных частиц или супер-струны), в котором, как полагают, обитает Сущность до того, как она войдет в тот или иной основной поток эволюции. Поскольку ни время, ни пространство в том виде, в каком мы их понимаем, не способны обеспечить такое существование, этот уровень доматериального сознания вполне мог содержать достаточно полную картину Вселенной и бесконечное количество жизненных форм, из которых молодая Сущность могла бы выбрать нужную. Похоже, что я снова проецирую положения атлантийской философии на более поздние египетские концепции (хотя они могут оказаться ближе к сириусианскому оригиналу, чем это может показаться на первый взгляд).

Вне всякого сомнения, религиозные верования XVIII династии оказались настолько же далеки от первоначального текста «Книги мертвых», насколько современное христианство отличается от того учения, которое 2000 лет тому назад (а возможно, и ранее) проповедовал Иешуа и его последователи. Тем не менее древние египтяне не верили, что духи людей могли обитать в небесах вместе с богами при условии надлежащего поведения во время земной жизни и усвоения ритуалов, необходимых для обеспечения безопасного путешествия в «горние чертоги». Древние свитки пестрят картинами, изображающими взвешивание сердца и другие обряды, связанные с испытаниями, через которые должен был пройти умерший.

Особенно поразил меня интересный фрагмент, относящийся к корням египетской культуры, — его можно обнаружить в описании жизни и жилищ богов, созданном в соответствии с верованиями того времени. Согласно одному мифу, пища богов состояла из «древесины» либо дающего жизнь вещества, добываемого из растения, которое росло неподалеку от большого озера в Сехет-Хетеп (Елисейских полях) — там, где обитали получившие благословение души умерших. Тот же миф повествует и о самих умерших, которые стали прекрасными и живут в «чудесном мире, где белая пшеница и красный ячмень буйно растут и колосятся, где каналы многочисленны и наполнены водой и где молено найти всевозможные плотские удовольствия» (это описание безусловно ближе к Платоновой Атлантиде, чем к некоему тонкому существованию вдали от физического плана; в самой идее Елисейских полей определенно ощущается эллинистическое влияние).

Египетский Дуат (подземное царство) не был тождествен христианскому аду; впрочем, египтяне не верили, что Дуат расположен где-либо под землей. Это было определенное место на небе, через которое бог Ра проходил после того, как Солнце заходило (или «умирало») в конце дня. Ра было необходимо пройти через это место, дабы следующим утром взойти на востоке. Считалось, что именно в Дуате Осирис вершил суд над умершими, правил богами того мира и обитавшими там душами умерших. От нашего земного мира Дуат отделяла горная цепь. Такая картина вполне напоминает аналогичные поверья, в которых царство мертвых отделяется от мест обитания живых большими проливами, пропастями и т. п. С точки зрения современной физики, эти непреодолимые преграды можно рассматривать в качестве областей с иной частотой колебаний, непреодолимой для материи; метафизики же станут говорить о более тонких вибрациях или высших (низших) планах.

Египтяне верили, что в низине Дуата текла река; с таким же поверьем мы встречаемся и в других мифологиях: например, греческий Гадес с рекой Стиксом. На берегах этой реки обитали ужасные животные, злые духи и всевозможные демоны, явно недружелюбно настроенные по отношению к новоприбывшим. Все это напоминает «нижний асграл», который должен преодолеть посвященный, прежде чем подняться к более возвышенным духовным реальностям. Фиванским жрецам удалось внедрить некоторые из наиболее ранних представлений в свои доктрины. Вероятно, самым известным из них является Аментет — «потаенное место» — первоначально определявшееся как царство Ан-хера, которому в Абидосе поклонялись как богу мертвых под именем Хенти Аментет (впоследствии это имя, а заодно и соответствующие обязанности присвоили Осирису). Нижние пределы Дуата назывались «Сет-Аменти», или «Погребальная Гора».

Сам Дуат подразделялся на несколько частей, называемых пилонами. Потребовалась бы, наверное, не одна книга, чтобы описать всевозможные верования и ритуалы, связанные с Дуатом. Многие из этих верований, несомненно, были изобретением более поздних жреческих кланов, стремящихся уравнять в цене содержимое своих денежных сундуков и стоимость билета на ладью Солнца, которая, как считалось, перевозит души умерших из мест тьмы к свету нового дня. С моей точки зрения, все эти ритуалы и верования были не более просветленными и последовательными, чем средневековые фокусы гримуаров, создавших рабскую, основанную на страхе и суеверии доктрину. Астроном Карл Саган однажды сухо заметил по этому поводу: «Первым жрецом стал первый мошенник, которому встретился первый глупец».

«Книга Мертвых» является очень древней. Содержащиеся в ней доктрины уже около 3500 г. до н. э. считались устаревшими либо слишком недоступными для понимания тогдашних поколений. Кроме того, выраженные в ней взгляды противоречили позиции фиванских теократов, которые, выражая на словах готовность уважать этот древний источник, составили две собственные версии книги. Искусность манипуляции древними доктринами в этих «творениях» достигла такой степени, что первоначальное значение многих текстов стало не просто трудным для понимания — оно совершенно изменилось. Эти книги — «Шат ам Туат» («Книга о том, что есть в Дуате») и «Книга пилонов». В них сказано, что Дуат делится на двенадцать частей, каждая из которых соответствует одному из часов ночи. «Области» Дуата назывались «Поле» (сехет), «Город» (нут), «Зал» (арит), «Круг» (герерт) и др.{68}. Полное описание этих частей Дуата можно найти в книге Баджа; но поскольку оно занимает почти целую главу и никоим образом не связано с более глубоким эзотерическим учением ранних династий (а следовательно, не имеет связи с Сириусом), я не вижу смысла приводить его здесь. К той же категории я отнесла бы и другие еретические доктрины и концепции, которые проникли в магические и религиозные верования египтян. Сюда относятся, например, пятнадцать Аатов (букв., «кварталов»; также считаются состояниями сознания); Ариты, или семь приемных покоев, через которые, как считалось, дух умершего должен пройти после смерти, а также Зал Маат, где подвергались пересмотру прошлые слова и дела умершего. Конечно, я могу согласиться с предположением, что после смерти происходит определенная оценка прожитого; но даже в этом случае многое из вышесказанного несет чисто символический смысл и не должно восприниматься слишком буквально.

Существует общераспространенное метафизическое поверье о том, что после нашего ухода из этой жизни мы будем вынуждены самостоятельно судить себя. Нет высшего суда — ни небесного, ни какого-либо другого, — который бы решал, правильными ли были наши прошлые деяния или нет. Это может оценить лишь душа индивидуума, его психика в соответствии с общим уровнем развития. Однако я могу согласиться с тем, что подобные наставления, использовавшиеся древними египтянами, были и все еще остаются полезными для более молодых душ, пока еще не понимающих (или не разобравшихся в сути) пространственно-временного континуума. Именно по этой — и только этой — причине я могу приравнять эти принципы к остаткам некоторых гораздо более ранних учений. Несомненно, что в таких произведениях, как «Гермес Трисмегист» и «Изумрудные скрижали» можно найти гораздо больше настоящей, древней египетско-сириусианско-атлантийской философии, чем в явно преувеличенных доктринах и ритуалах Фиванского периода.

Высказываясь о значении слова «Неферы», Бадж привлекает внимание читателей к термину Нефер-херт, который появляется в более позднем варианте «Книги мертвых». В буквальном смысле это понятие безусловно относится к жилищу Неферов, хотя некоторые авторы — в частности, Дже-ралд и Бетти Шойлер — определяют его как «Магическая Вселенная», общий термин для обозначения тонких планов и субпланов, которые, как считается, существуют над Землей или вокруг нее (конечно, сюда относятся эфирный, астральный, ментальный и духовный планы популярной метафизики), и которые, несмотря на свою недосягаемость для физических органов чувств, тем не менее реальны. Термин также относится к обозначению места, которое по поверью посещают умершие{69}. Далее Шойлеры называют Нефер-херт «божественным подземным местом» — общим термином, обозначающим невидимые миры, начиная с высших и заканчивая низшими (но не включающих нашу Землю){70}. Что же касается меня, то я вполне удовлетворена научной концепцией нелокальности, в которой все это прекрасно укладывается! О немногих древних верованиях, которым удалось пережить фиванскую «модернизацию»— в частности, «Двойной Огонь», или Хет-Хет, и «Бездна», или сешет, — я буду говорить в контексте высшей магии, ибо эти верования содержат в себе сложные намеки на процесс инициации.

Нельзя не сожалеть о потере величайших библиотек Саиса и Александрии. Какими знаниями обладали бы мы, сохранись эти драгоценные записи в неприкосновенности! Однако извращенная натура человека хорошо известна: фундаменталисты более позднего времени скорей всего сами уничтожили бы древние рукописи. А так в 641 г. Амру — генерал Омара, второй по значимости мусульманин после Пророка, — проделал за фундаменталистов всю работу: в течение шести месяцев он топил печи 4000 александрийских бань бесценными сокровищами Брухиона.

ГЛАВА 7. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ МАГИИ

Обширные исследования доисторического и раннего исторического периодов существования человечества в сочетании с моим личным опытом в данной области привели меня к необходимости подтвердить выводы Джона Айвими, адвоката и исследователя кембриджских классиков, который писал:

Классические историки традиционно отбрасывают магические сказки, как недостойные внимания исследователя; однако у нас любое упоминание о волшебной палочке или жезле колдуна вызывает ассоциацию с лабораторией ученого{71}.

Следуя теории «единого источника», которую я склонна применять ко всей мифологии, мы неизбежно придем к периоду давно забытого доисторического прошлого, когда наука и то, что обычно называют «магией», представляли один и тот же предмет изучения. При этом магия была скорее всего связана с теми тонкими измерениями, чьи тайны лишь начинают раскрываться перед нынешними физиками, изучающими субатомные частицы и квантовые изменения.

Несмотря на то что большинство людей не имеют возможности активно заниматься научной деятельностью, они, тем не менее, признают ценность науки. Тогда почему они подобным же образом не относятся к магии? Конечно, понятие «магии» имеет для некоторых людей зловещий смысл, который, как ни прискорбно, лишь усиливается из-за причуд некоторых поклонников этого древнего искусства. Идея о том, что опытный маг должен выглядеть этакой помесью средневекового крестьянина и панка-рокера, вряд ли будет способствовать созданию правильного представления о магии в глазах широкой публики. Конечно, скажете вы, нет ничего проще, чем обвинять общественное мнение, определяющее шаблоны, лежащие в основе наших суждений; но давайте признаем, что в этом вопросе существует слишком уж много наносного! В самом начале моих занятий метафизикой кое-кто из более информированных и мудрых, чем я, подсказал мне: чтобы донести до масс важную мысль, совсем не обязательно ходить кругами, держа над головой развевающийся флаг! И это правда: ведь подобная демонстрация, в сущности, является стандартной формой рекламы, с помощью которой эгоист заявляет о себе; а вот тому, кто действительно обладает силой и знанием, никогда не понадобится прибегать к столь вызывающему поведению!

Эксперты — такие, как Э. И. Уэйт, — склоняются к тому, чтобы описывать магию как науку; другие же предпочитают считать ее искусством. На самом деле магия является и тем и другим, ибо, как мудро заметил Эйнштейн: «Воображение больше, чем знание». Смысл этого высказывания в том, что великие научные и технологические открытия обычно появляются в виде идей и мечтаний или возникают в бессознательном как вспышки вдохновения. Только потом на это начинают навешивать ярлык «гения». Я всегда восхищалась исчерпывающей апологией Узйта по поводу термина «магия». Мысль ученого действительно заслуживает того, чтобы ее повторить здесь, поскольку я и не надеюсь самостоятельно проделать такую же блестящую работу:

Народное понимание магии, даже если оно не связано со всякими обманами и жульническими фокусами, является совершенно абсурдным и неверным.

«Магия или, точнее, магизм, — говорит Кристиан в своей «Истории магии», — если уж снизойти до истоков ее античного происхождения, больше не может соседствовать с загрязняющими ее светлую память суевериями. Само название пришло к нам из греческого языка, от слов МAGOS — маг и МAGEIA — магия. Эти греческие слова являются самым обыкновенным искажением понятий MOG, MEGH и MAGH, которые на пехлеви и зенд — двух языках древнейшего Востока — обозначают «жрец», «мудрый» и «великолепный». Именно тогда, в период, предшествующий греческой истории, здесь зародилось халдейское имя Магдим, что соответствует понятию «высшая мудрость», или «священная философия». Таким образом, обычная этимология указывает на то, что магия являлась синтезом наук, которыми некогда владели маги — философы Индии, Персии, Халдеи и Египта, — бывшие жрецами природы, патриархами знания, основателями тех огромных цивилизаций, руины которых до сих пор без всякого напряжения несут на себе тяжесть шестидесяти веков».

В своей «Истории магии» (перевод Хоуитта) Эннемозер говорит: