Бату-хан числился вождём похода, так как Великий Курултай постановил главной целью войны приращение улуса Джучи на запад, а остальные улусы лишь выделяли войска.

Но Гуюк считал себя главным из принцев: ведь именно он – старший сын Великого Хана Угэдэя. Гуюк надсмехался:

– Наш мальчик так и не смог справиться с какими-то булгарами, хотя его тумены топтались на рубежах этой ничтожной страны целых семь лет. И даже старый мудрый пёс Субэдэй ничего не смог поделать. Наверное, он всё-таки больше старый, чем мудрый!

Бату не спорил, улыбался и молчал. Гуюк старше всего на три года, но пусть говорит, что хочет: его армия сражается здесь за интересы улуса Бату. Такова истина: меч тяжёл, стрелы легки, а речи пусты – как пуст мешок из-под съеденного в позапрошлом году хуруда.

Гуюк продолжал:

– Надо немедленно ударить по воротам первой стены, иначе для чего нам эти китайские бездельники с их осадными машинами? Проникнуть между валами и сбить из луков всю охрану внешнего кольца. Даже с этого холма, где расположена ставка братца Бату, видно: ворота хлипкие, свалятся от кашля простуженного барана. А внутри нам будет, где разгуляться. И не придётся спешиваться и ползти на стены подобно вшам по дохлой собаке.

Чингизиды одобрительно закивали: настоящий монгол не любит покидать седла. А ещё он не любит рукопашной: зачем приближаться к врагу на опасное расстояние, если можно издали поразить его стрелой.

В огромном шатре Бату нашлось место и для тех, кто непосредственно планирует войну и ведёт бойцов на битву: нойонам – темникам, интендантам – черби, а также юртчи – офицерам штаба, мозга армии. На почётном месте сидел, конечно, сам Субэдэй-багатур; за его спиной – темник Кукдай, и уж совсем в тени – остальные. Среди них выделялся высокий рыжий урусут, лицо которого выглядело так, будто он каждое мгновение преодолевает жестокую внутреннюю боль.

Рыжий юртчи сказал по-кыпчакски:

– Ворота специально сделаны для приманки именно в этом месте. Проникшие через них попадут в ловушку. Только прежде потеряют много людей в волчьих ямах.

Гуюку начали переводить, но тот нетерпеливо закричал:

– С каких это пор на совете высших командиров разрешено тявкать всякой мелюзге, даже не знающей моего языка? Когда в небо взлетает сокол – куропатки испуганно прячутся в траве. Пока не закончили говорить чингизиды, прочим стоит зашить рты костяной иглой!

Субэдэй, сидевший сразу за Бату, наклонился вперёд и сказал тихо:

– Я бы сам с удовольствием вырвал этому красноволосому язык вместе с требухой, но сейчас его лучше выслушать. Он строил эту крепость и знает её лучше всех, мой хан.

Бату повернулся вполоборота и прошептал:

– Когда неразумному ребёнку говорят не играть с углями, а он всё равно лезет в костёр, то один ожог будет полезнее тысячи слов. Пусть мой двоюродный братец обожжётся сам.

Гуюк тем временем продолжал похваляться:

– Я с одним своим туменом возьму эту груду мусора за два дня, если никто не будет мешать!

Бату-хан не стал возражать. Лишь улыбнулся.

* * *