— Еще бы, — кивнул Сатана. — Рай не переполнен, но и Ад пуст. Они пустили свои души в расход. Растеряли, растратили по мелочам.
— Ты разочарован? — спросил Господь, подходя. — Лишился такого числа приверженцев.
— Ты пытаешься меня обидеть, а зря, — тихо отвечал Ангел Тьмы. — Меня интересуют души, и это правда. Но души, а не жалкие огрызки душ. И потом, хоть я могу жить Всегда и Везде, бесконечное Нигде и Ничто нравится мне гораздо меньше, чем такая вот планета. Я тоже считаю, что этот мир имеет право на жизнь, — почему бы и нет? И все же, как это произошло?
— Впал в ярость, — лаконично пояснил Господь.
Иисус внимательно — словно впервые — разглядывал страшные шрамы, уродующие его изысканные запястья. Фиалковые глаза Сына были подернуты дымкой печали, тоски, но не отчаяния.
— Может, следовало дать им еще немного времени? Чтобы они одумались, поняли?
— Что?! — скорбно спросил Господь. — Что они должны были понять? Что непонятного было в созданном мною бытии? На одной чаше весов — созидание. На другой — разрушение. На одной — любовь, свет, жизнь, торжество разума. На другой — ненависть, зависть, гордыня, бездумность. Они были созданы по образу и подобию — каждый со своей Искрой! Я вдыхал душу, но ведь судьбу и смерть они были вольны выбирать сами… Разве не так?
— Ты забываешь, что это самое трудное, — напомнил Сатана.
— Но ведь по образу же… по подобию… Вечность впереди, целая вечность — огромная, непостижимая, прекрасная! Столько всего можно сделать. Чего не хватало?
— Думаю, легкости, — вздохнул Сын. — Ничего и никому не дается просто так, в протянутые руки.
— И что с того? Разве жизнь, счастье, любовь — ничего не стоят?
— Иисус прав. Это были слишком сложные правила, — сказал Сатана. — Вот они и стали придумывать свои — полегче. Попонятнее. Попроще…
— Попроще?! Упростить все, сведя любое дело к уничтожению?!
— Ну зачем так? По-моему, сейчас упрощаешь ты.
Господь резко повернулся и зашагал в сторону городского парка. В тишине, не нарушаемой ни шумом работающих двигателей, ни скрипом тормозов, ни гамом недовольных и раздраженных людских голосов, ни прочими тресками, скрежетами, грохотом и визгом, было особенно слышно, как прекрасно то, что птицы поют.
— Можно придумывать правила, можно даже следовать им, — донесся до Сатаны Его голос. — Я бы не стал вмешиваться. Но недопустимо втягивать в свою игру тех, кто не в состоянии ни придумать свои правила, ни играть по чужим. Я поступил жестоко, и моя собственная жестокость терзает меня. Но я не был несправедлив… Они устанавливали, не спросясь, свои правила для всех — я тоже. Просто обычно выигрывали они, а на сей раз — я. Если это, конечно, можно назвать выигрышем…
Некоторое время Ангел Тьмы вслушивался в странные звуки, пока не понял, что это Господь тяжело шаркает по асфальту.
— Устал я, — сказал Он внезапно. — Ужасно устал. Наверное, это старость.
Он вошел в парк и свернул на боковую аллею.
Сатана обернулся к Иисусу: