— На крыльях кресты? — переспросил я. — Ребята, если на крыльях кресты — это немецкий самолет… — сказал и сам испугался.
— Вы что, товарищ курсант, — вперив в меня неморгающие глаза, стальным голосом произнес наш старшина. — Вы что, не знаете, что у нас с Германией договор о дружбе? Вы что, на политподготовке спали? Я вам что читал? Или вы специально?..
— Товарищ старшина. Разрешите доложить… Я тоже помню, на плакате видел, — кто-то из курсантов осмелился вмешаться в разговор, грозивший закончиться большой неприятностью, — это у немцев на самолетах такие опознавательные знаки…
— Отставить разговорчики! Марш в казарму. И спать до подъема! Потом разберемся…
Сразу ни улечься, ни успокоиться не смогли. Но до подъема все было тихо. Никаких тревог. Поскольку 22 июня приходилось на воскресенье, то подъем полагался на час позже обычного.
Встали в восемь. Надраив до блеска курсантские кирзачи и подшив свежий подворотничок, я вместе с тремя товарищами предстал перед старшиной на предмет внешнего осмотра. Обещана же нам была увольнительная в город на прошлой неделе! Замечаний по внешнему виду не оказалось. Только на меня старшина как-то подозрительно покосился, очевидно вспомнив те крамольные слова, произнесенные на рассвете.
— Чтоб к шестнадцати ноль-ноль были на месте! Ясно?
— Ясно, товарищ старшина! Есть быть на месте в шестнадцать ноль-ноль.
И мы зашагали к большаку, проходившему неподалеку. Большак удивил нас необычной оживленностью. И прежде всего — колонной грузовиков с красноармейцами в касках, с винтовками в руках. Причем лица у всех какие-то сосредоточенные, строгие. И едут непривычно молча, без песен. Как-то тревожно стало. Но прошла эта колонна, улеглась поднятая машинами пыль. Мы зашагали дальше. Навстречу попадались только повозки, или, как их здесь называли, фурманки, с местными жителями.
— Ну, на базар тронулись, — заметил один из нас.
Среди повозок, двигаясь еле-еле, не имея возможности обогнать их, урчала мотором трехтонка. На подножке, держась за полуоткрытую дверцу, стоял военный в зеленой пограничной фуражке.
Мы поравнялись с машиной. Командир, а мы разглядели три кубика на его петлицах, посмотрел в нашу сторону и вдруг хриплым голосом крикнул:
— Стой! Откуда? Из школы? Кру-гом! Бегом в расположение школы! Приказываю… немедленно кругом!
В выражении лица и в интонациях его голоса было что-то такое, что не позволяло допустить и тени сомнения в необходимости беспрекословного выполнения приказа.
Вбежав в расположение школы, мы, к немалому удивлению, увидели наших товарищей стоящими в строю. Только-только успели занять свои места, как из двери здания вышел тот самый старший лейтенант, который вернул нас.
_ Товарищи курсанты… — голос его осекся, он закашлялся, но уже через мгновение продолжил: — Товарищи курсанты. Сегодня в три часа немецко-фашистская Германия напала на нашу страну. На границе идут бои. Жестокие бои.
Война… Как война? Почему? Ведь договор же… Как же теперь? Нет, этого не может быть. Это какая-то провокация! Ну, прорвался кто-то через границу — чего не бывало… Отбросят наши ребята. Части Красной Армии подойдут. Вон утром через мост сколько машин с пехотой прошло — с десяток или больше… Нет, не может быть… Война… Что же сейчас в Перемышле? На нашей заставе? Ведь там мост через Сан. Что там? Как мои товарищи? Ведь я мог быть там, с ними…
«Беспримерны мужество и героизм, которые проявили в этих неравных боях советские пограничники. О том, как они сражались в первые часы войны, можно судить хотя бы по действиям 9-й заставы 92-го отряда. На рассвете ударный отряд противника атаковал пограничные наряды этой заставы, находившиеся у моста через реку Сан в районе Радымно (18 километров севернее Перемышля), и, захватив мост, окружил их. Личный состав заставы в количестве 40 человек под командованием начальника заставы лейтенанта Н. С. Слюсарева в результате рукопашной схватки отбросил врага с советской территории и занял мост. Затем мост вновь был атакован разведывательным отрядом одной из пехотных дивизий 52-го армейского корпуса 17-й немецкой армии при поддержке 10 танков. Пограничная застава отразила первую атаку пехоты, но была целиком уничтожена прорвавшимися через мост танками»[1].
Такова судьба моей заставы. И если бы не учеба, я был бы там, среди своих ребят, которые первыми приняли бой за нашу землю. Никого из них не осталось в живых, поэтому некому рассказать о тех страшных утренних часах на берегу Сана 22 июня 1941 года. Почти не оказалось и документов, по которым можно было бы восстановить цепь событий: некогда было писать донесения о боях, некому было их передавать. Уже после войны, считая своим долгом хоть что-то узнать и рассказать об участи моей 9-й погранзаставы, я разыскал скупые документальные свидетельства того трагического момента начала военных действий в районе Перемышля.
В дни, предшествующие началу военных действий, за Саном продолжалась концентрация немецких войск. Агрессивность и наглость гитлеровцев росли с каждым днем: самолеты ежедневно безнаказанно нарушали воздушную границу. Стрелять же по самолетам категорически запрещалось.