На восемнадцатые сутки, едва не попав под немецкий десант, мы миновали Васильков. После одного из привалов я никакими силами не смог поднять Ашкарта и заставить его идти. Страшно было смотреть на его разбитые, кровоточащие лапы. Он жалобно скулил и безнадежно силился ползти.

Подошел старшина.

— Ну что тут у вас опять, товарищ курсант?

Я молча показал на собаку. Старшина покачал головой:

— Да, жалко, конечно, но придется пристрелить. Дальше не пойдет. А хороший был пес…

Не знаю, откуда у меня взялась решимость, но голосом, дрогнувшим от любви к верной собаке, упрямо, сквозь зубы, я процедил:

— Стрелять Ашкарта не дам… Не дам!

— А вас и спрашивать-то не спрашивают. Он идти не может, это вам ясно?

— Ясно. Я понесу его.

— Да вы сами-то еле ноги волочите.

— Я его понесу…

Через Киев, до Броваров я нес Ашкарта на себе, и даже лапы ему перевязать оказалось нечем.

В Броварах, в сосновом бору, собрались все пограничные части и отдельные группы пограничников, вышедшие из окружения или выведенные из боев. Стоять на ногах у нас уже сил не было.

Позади остались почти 600 километров горя, крови, пожарищ, смертей, ужаса. 600 километров злобы и ненависти, растерянности и недоумения…

Через несколько дней поступил приказ: передислокация в Харьков. Собак было приказано оставить в Броварах. Прощай, Ашкарт. Вот и конец нашей испытанной дружбе. Да не скули ты, и так тошно…

В Харькове, в расположении пограничного училища, собрались наши курсанты и курсанты строевой школы младшего начсостава погранвойск, которых война застала неподалеку от Перемышля. Участь многих из них оказалась куда тяжелее нашей. Нас объединили. Начались занятия. Прошел август, сентябрь. В начале октября состоялся выпуск. Я стал младшим сержантом. Предстояло распределение. Новым местом моей службы стал 18-й погранполк. Должность — командир отделения.

Особенность боевой деятельности пограничных полков состояла в том, что если до ноября 1941 года эти войска часто действовали в составе арьергардов по прикрытию отходящих частей и соединений, то после ноября 1941 года они главным образом вели борьбу с агентурой противника, забрасываемой через линию фронта, и с мелкими группами разгромленных германских войск, оставшихся при отступлении оккупантов в нашем тылу.

Итак, охрана тыла… А как же фронт? Желание лицом к лицу встретить ненавистного врага? Уже чуть ли не полгода идет война, а мы то отступали, то учились, и вот на тебе — тылы охранять!

А что, если опять подать рапорт? Ведь школу я окончил, звание сержантское получил, на здоровье, слава богу, не жалуюсь. Сговорились втроем — все трое младшие сержанты — и написали…

— Товарищи пограничники и сержанты, — дня три спустя, собрав две наши роты около штаба, сказал замкомбата по политчасти, — в последнее время командованию батальона некоторые наши товарищи стали подавать рапорты с просьбой отправить их на фронт. Желание их попятно. Но удовлетворить их просьбы мы не можем. На этот счет есть указание политуправления погранвойск. Каждый должен выполнять свой воинский долг на том участке, куда он направлен. Посылать на фронт мы будем в виде исключения только тех, у кого есть для этого самые веские основания…