Остановившись у первого из череды стоящих на пустынной улице домов, один за другим мы выпрыгнули из машины. В отряде нас было восемь человек. Проверив готовность оружия к бою, командующий разделил отряд надвое, раздал и так всем известные инструкции и указал на два больших двухэтажных дома. Получив задание, все рассредоточились и направились к вышеуказанным целям.

Докуривая сигарету, я шел следом за остальными. Мысли о раннем утре не покидали голову. Почему-то сейчас при воспоминаниях о нем на меня накатывала необъяснимая грусть, как будто я испытывал приступ ностальгии по чему-то навсегда утраченному, хотя поводов для подобного чувства не наблюдалось. Пытаясь его отогнать, я переключил внимание на дом.

Он скрывался в зарослях сорной травы, молодых кедровых деревьев, высоких каштанов и пихт. Судя по всему, раньше вокруг дома был разбит живописный сад, однако теперь тот пришел в упадок и запустение. В прошлом это был тихий респектабельный район и жившие здесь люди принадлежали к состоятельному классу общества, а потому и сам дом, и территория возле него, несмотря на колоссальные разрушения, до сих пор выглядели впечатляюще.

Сложив большой и указательный пальцы, я щелчком отправил окурок на обочину дороги и проследил взглядом за его бесшумным полетом. Вспыхнув множеством искр, он описал крутую дугу, после чего приземлился на раскаленный асфальт, а я вдруг вспомнил, как перед самым моим отъездом в нашу с Мартой комнату вошла Терри.

С поступлением в гражданские вспомогательные войска я получил кое-какие привилегии. К концу весны были отстроены еще четыре оборонительных лагеря и большинство из тех, кто не состоял на воинской службе, перебрались в другие убежища, вследствие чего в нашем стало значительно просторнее. На сегодняшний день в жилом корпусе размещалось около четырех с половиной тысяч человек против десяти ютящихся там парой месяцев ранее. Всего же в лагере теперь обитало порядка восьми тысяч жильцов.

Десять дней назад меня переселили на третий этаж, где нам с Мартой удалось занять пусть и крохотную, зато отдельную комнату. Она отгораживалась от остальных тонкими фанерными перегородками и такой же дверью, не имела окон, а в ее сжатом пространстве умещалась лишь узкая панцирная кровать и маленький металлический шкаф. Комнатушка эта была до того тесна, что напоминала коробку из-под телевизора, а на единственном свободном пятачке мог стоять только один из нас, но после пребывания на глазах у сотен посторонних людей, нам обоим она казалась невероятно роскошной.

Терри жила поблизости, но, как и большинство детей ее возраста, основную часть времени проводила на седьмом этаже. Там у них образовалось что-то вроде собственного замкнутого сообщества, где они учились, посещали различные секции, играли в свои, только им известные игры, а зачастую и ночевали. За проведенные в лагере месяцы она здорово подросла и не нуждалась больше в моем постоянном присмотре или опеке. К тому же каждый взрослый в лагере был занят каким-либо важным делом и теперь подле родителей оставались лишь совсем маленькие дети.

Когда она появилась на пороге, я был один. Марта к той минуте уже ушла, а я как раз закончил одеваться и сидел на кровати, зашнуровывая ботинки. Бросив сдержанное приветствие, Терри плюхнулась рядом со мной на матрас.

— Привет, детка. Как дела? — мельком взглянув на нее, поинтересовался я.

— Нормально. — Устроившись поудобнее, она подложила под спину подушку и с минуту молча наблюдала за моими действиями, а потом вдруг с тоской в голосе сообщила: — Мне сегодня мама приснилась. Я уже так давно не видела ее во снах, что почти забыла ее лицо, а сегодня вдруг так ясно его увидела, будто она и впрямь была рядом.

— Вот как? И что же это был за сон? Вы говорили о чем-нибудь?

Оставив свое занятие, я внимательно посмотрел на дочь и только тогда заметил, что помимо сквозящей в ее голосе тоски, на лице у нее также отражается грусть.

— Мне приснилось, что мы приехали домой и там все было как прежде. Мама стояла возле дверей и как будто ждала нас, а когда увидела, так радостно улыбнулась. Она спросила, где мы пропадали столько времени и сказала, что уже устала нас ждать. Я подбежала к ней, обняла, а она засмеялась и говорит: «Посмотрите, как здесь хорошо! Кажется, теперь тут стало еще лучше, чем было». Странный сон, правда?

— Не вижу ничего странного. Ты скучаешь и по ней, и по дому, а потому вполне нормально, что они тебе снятся. Разве нет? — Я дотронулся пальцем до кончика ее вздернутого носа и слегка надавил. — Думаю, ты можешь воспринимать этот сон как приветствие от нее.

Отмахнувшись, она улыбнулась слабой, выражающей сомнение улыбкой.

— Мне казалось ты не веришь в подобные выдумки. В жизнь после смерти, в рай и ад, и в то, что душа умершего общается с живыми… Я бы хотела, чтобы так и было, но знаю, что это неправда. Люди придумали эту историю, чтобы легче переносить боль, а на самом деле человек либо просто умирает, либо превращается в Спинни.

— Хм, так и есть, но в любом случае, почему бы время от времени не поверить в выдумку? — подмигнул я с улыбкой. — Давай будем считать, будто мама хотела напомнить, что тоже любит тебя и тоже скучает. А вообще, память странная штука. Иногда она стирает важные для нас вещи или лица людей и кажется, что мы уже не помним их в деталях, как вдруг она посылает их во снах или другим каким-то способом…

— Нам удастся когда-нибудь вернуться домой, пап? — перебивая мои пространные разглагольствования, серьезно спросила Терри. — Я бы очень хотела увидеть, что теперь на месте нашего дома и еще хотела бы сходить к маме.

— Непременно, детка. Однажды все это закончится и мы обязательно вернемся домой. Обещаю. — Снова ободряюще ей подмигнув, я быстро покончил со шнуровкой ботинок, затем поднялся и извиняющимся тоном проговорил: — Прости, но я должен идти. Не грусти, хорошо?

— Ладно… — Она выдавила ответную улыбку и о чем-то задумалась, но когда я уже почти вышел в дверь, неожиданно произнесла: — Люблю тебя, пап.