— Женщины у меня тоже давно не было, — усмехнулся я. — Как тебя зовут?

— Мэри.

— Сестра Мэри, значит, — улыбаясь, я сквозь полуопущенные веки разглядывал ее мягко расплывающееся от охватившей меня дремоты лицо. — Тебе идет это имя…

— Кажется, ты сейчас уснешь. Пойдем-ка, я отведу тебя обратно в постель, — предложила она.

Возражать я не стал. Встав с моих коленей, медсестра поправила одежду и проводила меня до койки, где я действительно сразу же провалился в глубокий целительный сон.

Впоследствии в госпитале я провел пять дней и еще трижды выходил покурить с сестрой Мэри. Особо мы с ней не разговаривали, лишь дымили сигаретами и делили на двоих жалобно поскрипывающее, местами истертое до дыр кресло. Все, что я о ней знал — ей исполнилось тридцать три, она была дважды в разводе и находилась в этом лагере с момента его открытия.

На следующее утро ко мне пришли Чарли и Элис. Я был несказанно рад, что им обоим удалось выжить в кровавой бойне, учиненной в ту ночь зараженными, а также тому, что их нашли. Они рассказали мне обо всем, что происходило после нашего отъезда.

Чарли и Дениелс были последними, кто выходил из подвала, а потому вместе со своими группами бежали в хвосте. Первым уехал Ричардсон, он же и забрал с собой большую часть людей. Вторым был Уотсон, вслед за ним отбыл я, а вот Дэниелсу не повезло — Чарли собственными глазами видел, как одновременно на него набросилось не меньше десятка тварей. Кто уехал в его машине оставалось загадкой.

В неразберихе и суматошном бегстве, что возникли после того, как твари хлынули на нас с обеих сторон, Чарли и сам едва унес ноги. Схватив Элис за руку, он неистово отстреливался и долго плутал по темным улицам, пока не понял, что сумел оторваться. Вдвоем они укрылись в чьем-то заброшенном доме и там, трясясь от страха, дождались рассвета. Перед тем, как убежать, он видел, что какой-то женщине удалось вырваться, сесть в последнюю стоящую у дома машину и тронуться с места.

Имелась у нас и еще одна машина, но так как нам хватало пяти, мы ею не пользовались. Она была самой старой, поэтому с конца декабря стояла без топлива. Собственно говоря, это чудо, что в ту ночь топливо оказалось сразу в пяти машинах, но теперь к нам пришло понимание — шестая могла бы спасти еще несколько жизней.

Наутро Чарли и Элис вышли из своего укрытия, чтобы с опаской подобраться к дому. По их словам, там все было завалено трупами убитых нами зараженных, а вокруг звенела оглушающая тишина. Они долго стояли на расстоянии в надежде, что покажется кто-нибудь живой или возвратится одна из уехавших машин, но ни одна не вернулась. Зато они встретили Гленн Мартин и ее четырнадцатилетнего сына Хью. Им тоже удалось дожить до утра.

Когда всем четверым стало понятно, что за ними никто не приедет, а совсем скоро опять наступит ночь, они решили самостоятельно искать пути к спасению. Элис вместе с Мартин оставались возле дома, а Чарли и Хью обходили окрестности. Они искали машину, в которой могло сохраниться топливо, но все бесполезно. Весь бензин в округе мы слили еще в январе.

Проблуждав три часа, они так и вернулись ни с чем, однако собираясь уже покинуть двор бывшего студенческого общежития, столкнулись с въезжающим туда отрядом военных. Завершилось все тем, что дом выжгли дотла, а их четверых доставили в лагерь. И Чарли, и Элис почему-то выражали мне пылкую благодарность, будто спас их лично я. Как бы я не убеждал их, что моя заслуга лишь в том, что сумел выжить и по счастливой случайности встретить нужных людей, они упрямо стояли на своем.

Оставшиеся дни в госпитале тянулись чертовски медленно. Валяться целыми днями в постели, принимать пилюли и терпеть разного рода процедуры казалось мне до жути скучным. Я не привык болеть и даже не мог вспомнить, когда мне вот так же приходилось соблюдать постельный режим. Скорее всего, в последний раз подобное происходило со мной в далеком детстве.

За эти дни кое с кем из больных я успел познакомиться, кое-что разузнал о правилах проживания в лагере, но все основное время проводил с Терри. От пережитого она отошла на удивление быстро. Уже к следующей неделе ее лицо перестало быть таким изможденным, а на щеки вернулся пока еще слабый румянец.

Лора также все время была с нами. Втроем мы составляли довольно странную компанию. Окружающие нередко принимали нас за семейную пару или спрашивали о характере наших отношений, поэтому устав однажды от разъяснений, я принялся всем говорить, что она приходится нам дальней родственницей.

В конце концов, совместно пройденные суровые испытания и вправду сблизили нас настолько, что я начал воспринимать ее за кого-то вроде младшей сестры и хотя ясно понимал, что отношение самой Лоры ко мне носит несколько иную форму, внешне она почти ничем не выдавала своих чувств. После ночи, когда она пришла ко мне с тем наивным поцелуем, подобных ситуаций между нами больше не возникало. Произошедшее я стремился забыть и рассчитывал, что со временем Лора тоже поймет всю глупость и пустячность своих по сути детских переживаний.

На поправку я шел быстро. Уже через пару дней я почувствовал себя значительно лучше, поэтому меня перевели в общую палату. Питание в госпитале было регулярным, а для меня после почти трех месяцев полуголодного существования казалось еще и весьма обильным, но тем не менее я съедал все подчистую.

Вообще, чем больше я восстанавливался, тем более сильное чувство голода испытывал. Иногда доходило до того, что мой желудок уже через час после приема пищи начинал требовать следующей трапезы. Я старался подавлять растущее внутри себя прожорливое существо, но от этого оно становилось лишь ненасытнее. В совокупности я провел в госпитале восемь дней и к моменту выписки набрал три килограмма, но до прежней физической формы мне все еще было очень далеко.

В вечер накануне переезда в жилой корпус ко мне наведался человек из военного ведомства. Он был немногим старше меня, имел смуглое удлиненное лицо и деловой вид. Держался он подчеркнуто вежливо, но за вежливостью этой проступало плохо скрываемое пренебрежение.