Ещё одно обвинение — в сожжении Синопа. Не намеренное — просто русские артиллеристы стреляют так плохо, что их ядра вместо турецких кораблей попадали по городу. Понятно, что в тех статьях нет ни слова о береговых батареях. Но отчего же тогда взрывались турецкие корабли, если русские артиллеристы по ним не попадали?

Итак, Нахимову отказали в личной храбрости, мастерстве полководца и обвинили в вероломстве и неслыханной жестокости. Рейнеке записал в дневнике, что его друг мрачнел, читая английские и французские газеты, чьи сообщения перепечатывались и русской периодикой.

Были и американские газеты. Вот как 9 января 1854 года описала «Нью-Йорк дейли трибюн» Синопское сражение в передовой статье: «Русские, не желая стоять под парусами у берегов, куда их могло прибить ветром, бросили якоря. Затем последовала четырёхчасовая артиллерийская дуэль между обеими стоявшими на якорях эскадрами, протекавшая без всякого маневрирования на море и напоминавшая скорее артиллерийскую перестрелку на суше. Возможность обойтись без применения морской тактики, без каких-либо манёвров была очень на руку русским, чей Черноморский флот, судовые команды которого состоят почти исключительно из “пресноводных моряков” (в оригинале — «land lubbers». — Н. П.), особенно из польских евреев, имел бы мало шансов на успех в сражении в открытом море с турецкими судами, располагающими хорошими командами. И тем не менее русским всё же понадобилось четыре часа, чтобы заставить замолчать слабые корабли своего противника»²⁶¹.

Статья называлась «Синоп и Ахалцих», и автором её был тогда совсем неизвестный журналист Фридрих Энгельс. Из-под его пера регулярно выходили статьи о Восточной войне, военная тематика его вообще очень привлекала. Недаром Карл Маркс называл своего друга «генералом» — тот целый год проходил военную службу в Берлине, одновременно посещая лекции по философии в местном университете. Став после года срочной службы военным экспертом, а заодно историком и философом, он теперь считал себя вправе давать оценки по всем вопросам, особенно о России, которую хорошо знал по карте. Итог его аналитической статьи: «Победа при Синопе не доставляет славы русским».

А вот какой план действий он набросал в статье «Европейская война», опубликованной после того, как в январе 1854 года англо-французская эскадра вошла в Чёрное море: «Без сомнения, союзный флот способен разрушить Севастополь и уничтожить русский Черноморский флот; союзники в состоянии занять и удержать Крым, оккупировать Одессу, блокировать Азовское море и развязать руки горцам Кавказа. Нет ничего легче, если действовать быстро и энергично». На воплощение этого плана Энгельс выделил месяц. Об уровне его компетентности свидетельствует то, что английским, французским и сардинским войскам только для того, чтобы занять Южную сторону Севастополя, оставленную русской армией, потребовалось 349 дней. О «занятии и удержании» Крыма речь вообще не шла, достигнутый результат стоил союзникам, по разным оценкам, от 160 до 170 тысяч убитых, раненых и умерших от болезней.

После завершения операции на Чёрном море «эксперт» Энгельс советовал отправить флот на Балтику и бомбардировать Кронштадт. «Необходимо любой ценой добиться союза со Швецией, если понадобится, припугнуть Данию, развязать восстание в Финляндии путём высадки достаточного количества войск и обещания, что мир будет заключён только при условии воссоединения этой области со Швецией... Во что превратилась бы Россия без Одессы, Кронштадта, Риги и Севастополя, если бы Финляндия была освобождена, а неприятельская армия расположилась у ворот столицы и все русские реки и гавани оказались блокированными? Великан без рук, без глаз, которому больше ничего не остаётся, как пытаться раздавить врага тяжестью своего неуклюжего туловища, бросая его наобум то туда, то сюда, в зависимости от того, где зазвучит вражеский боевой клич»²⁶². По сути, Энгельс лишь озвучил план лорда Пальмерстона, усилиями которого была развязана Восточная война.

Такому калеке-великану, какой виделась Россия Энгельсу, не нужно было оставлять места даже в Азии. Что можно добавить к оценке классика, труды которого изучало не одно поколение советских студентов? — Разве что повествование французской газеты об офицере эскадры Нахимова, который, взяв турецкий фрегат, зарубил единственного оставшегося в живых турка, отрезал кусок его мяса и съел, за что получил от императора орден. После прочтения таких известий за утренним чаем Россия в воображении обывателя представала зловещей, кровожадной, отсталой и агрессивной.

Справедливости ради отметим, что в этой общей вакханалии клеветы и травли Нахимова, развязанной нечистоплотными журналистами, пусть негромко, но всё же звучали голоса английских моряков, призывающих объективно оценить сражение: «Часть русского флота держалась в море несколько дней в такую ужасную непогоду, в которую ни турки, ни австрийские пароходы... не смели показываться в море. Неужели эти русские матросы те самые трусливые новобранцы из евреев, о которых нам толковали? Боевой их порядок в деле удивительный... В продолжение часа одиннадцать кораблей были потоплены, подняты на воздух или сожжены. Такого совершенного истребления и в такое короткое время никогда ещё не бывало»²⁶³.

Английские офицеры впоследствии собирали в Синопе свидетельства о битве и не могли не отдать должное мастерству и решительности Нахимова.

В начале 1854 года в Севастополь пришло письмо от богослова и духовного писателя архимандрита Игнатия (в миру — Дмитрия Александровича Брянчанинова). В молодости ему прочили военную карьеру, государь отличал его, однако после окончания Главного инженерного училища в Санкт-Петербурге он принял постриг, а в сороковые годы был назначен настоятелем Троице-Сергиевой пустыни под Петербургом. Оттуда, из монастырской кельи, он внимательно следил за событиями Крымской войны, читал репортажи в газетах и журналах, переписывался с Н. Н. Муравьёвым. Святитель (он был прославлен в святительском чине в 1988 году) совершенно не видел несоответствия такого интереса к военным делам своему сану и монашескому положению, ибо, рассуждал он в письмах, «всякому православному христианину свойственно желать всевозможных благ: во-первых, православному Отечеству, во-вторых — единоплеменным и всем православным народам, наконец, всему человечеству».

Его суждения о происходящем на Кавказе и в Чёрном море сразу выдают в нём человека с военным образованием, Синоп он отметил как блистательную победу русского флота и не мог не написать Нахимову, хотя и не был знаком с ним лично:

«Милостивый государь Павел Степанович! Подвиг Ваш, которым Вы и сподвижники ваши с высоким самоотвержением подвизаетесь за Россию, обратил к Вам сердца русских. Взоры всех устремлены на Вас, все исполнены надежды, что сама судьба избрала Вас для совершения дел, великих для отечества, спасительных для православного востока. Не сочтите странным, что пишет Вам русский, не имеющий чести лично [быть] знакомым с вами. Примите дружелюбно мои строки, примите присланную при них на благословение Вам от обители Преподобного Сергия икону Святителя Митрофана Воронежского, новоявленного чудотворца. Пред этой иконой братство здешней обители отслужило молебен угоднику Божию и с нею присылает Вам свои усердные молитвы о том, чтобы Святитель Митрофан содействовал Вам к поруганию врагов...»²⁶⁴

Вот на какую высоту Брянчанинов поднял синопскую победу — он её видел победой над тяжким игом, под которым «стонет православие Цареграда, порабощённого последователями Магомета». Для православных спор о святых местах вовсе не был пустой формальностью и не сводился, как иногда пытаются изобразить, к разногласиям по поводу того, у кого будут храниться ключи от храма Рождества Христова в Вифлееме и кто станет чинить крышу храма Гроба Господня в Иерусалиме. Нет, вопрос стоял так: либо за православным населением Османской империи сохраняется право на получение покровительства и помощи от единоверной России, либо они лишаются этой возможности и навсегда остаются «райя» — скотом, как именовали христиан в Турции. И святитель напомнил об этом.

Получив письмо от архимандрита Игнатия, имевшего высокий духовный авторитет, Нахимов немедленно, среди забот о починке кораблей и подготовке к войне принялся диктовать Рейнеке ответ:

«Ваше преосвященство! Не нахожу слов для выражения глубокой признательности моей за внимание, оказанное Вами лично мне и товарищам моим по службе письмом Вашим от 1 февраля и за молитвы Ваши о нас и за благословение нас от Вашей обители иконою Святого Митрофания Воронежского Чудотворца. Ходатайство Церкви перед Господом Богом об успехах оружия православного царя нашего подкрепляет дух наш и упование на всесильную святую помощь Господа в защиту православия. Утешительные слова Ваши тем глубже проникли в души наши, что получены во время приготовления нашего к принятию Святых Таинств. Исполнив этот священный долг христиан, каждый из нас с новыми силами готов вступить в рать драгоценного отечества нашего. Икона святителя будет щитом нашим. Это изображение святого лика будет всегда сопутником моим на море и молитвы пред ним — утешением моим в час скорби.

Но простите, что и после такого внимания к нам осмеливаюсь, по общему желанию моих сослуживцев, ещё утруждать Вас покорнейшею просьбою — молить Господа Бога об успокоении души бывшего начальника и благодетеля Черноморского флота адмирала Михаила Петровича Лазарева. Его неусыпным трудам и попечениям обязаны мы настоящим воинственным состоянием кораблей и бодростью духа, способствовавших при помощи Божией выполнить повеление нашего царя. Его деятельность, его бескорыстное самоотвержение поныне руководит нами в служебной и частной жизни. Да успокоит Господь душу незабвенного адмирала Лазарева и позволит удержать силы наши...»²⁶⁵

Благодаря этому письму мы знаем, перед каким образом возносил молитвы адмирал Нахимов, как причащался Святых Тайн Великим постом в 1854 году. Церковь Святителя Митрофания, по форме напоминавшую перевёрнутое днище корабля, воздвигли в Севастополе уже после гибели Нахимова, в 1858 году, на Корабельной стороне. В годы Великой Отечественной войны церковь была разрушена, от неё осталась лишь колокольня; ныне церковь возрождается на том же месте в новом здании.

В феврале или марте Нахимов получил ещё одно письмо от неизвестного ему адресата²⁶⁶:

«Великий адмирал, победитель при Синопе! Посылаю тебе снимок с чудотворной иконы великого угодника Божия Николая Чудотворца. Прикажи с того великого угодника снять две иконы точно так, как здесь изображено: одну маленькую, которую носи на груди, а другую большую, и, осветивши их, отслужи молебен и поставь большую икону на корабле и со всеми тебе подчинёнными молись с верою этому великому угоднику. Он даст тебе силу, и крепость, и победу на врага рода христианского. Без него ни твой ум, ни твоя храбрость не защитят тебя. Этот угодник Божий творил и творит великия чудеса на море и на суше, спасал утопавших, воскрешал их, укрощал бури и ветры морския, ходил по морю, как по суше, как делал наш Спаситель. Сей великий угодник Божий избран самим Богом для утверждения Церкви Христовой заступником и утешителем всех скорбящих, молись ему с верою, и он спасёт вас всех, ибо его молитва велика у престола Божия. Он с вами и вы с ним, да никто же из вас не отчаивайтесь. Господь Бог сильнее всех и силу Свою Он явит вам чрез Своего угодника».

Если бы такое письмо получил мичман Нахимов, то, наверное, усмехнулся бы и убрал в дальний угол, а то и вовсе выбросил. Теперь, на склоне лет, всё виделось яснее и проще. Во время Синопского сражения Нахимову был 51 год, в этом возрасте человек, склонный к осмыслению происходящего, думает о том, что уже большая часть его земной жизни миновала, и поневоле размышляет о жизни вечной. Нахимов просил Рейнеке заказать две названные иконы — одну большую, для корабля, и маленький образок у золотых дел мастера для себя: «Я бы носил его на груди, а большой грудной образ, не напишешь ли к Стодольскому, чтоб приказал в Суздале с этого рисунка снять копию и прислал бы сюда». Рейнеке думал послать рисунок в Феодосию к Айвазовскому, чтобы тот написал большую икону. Кто взялся за эту работу, установить не удалось, но она была выполнена — большой образ прислали в Севастополь с почтой в июле 1854 года.