Нахимов уточняет силы турок: «3 линейных корабля, 5 двухдечных фрегатов с 64 пушками, 13 больших фрегатов, от 60 до 36 орудий, 30 корветов, 19 бригов, 31 транспорт с десантом и провизиею, которые почти все вооружены (десант, кроме настоящих корабельных команд, до пяти тысяч) и 7 брандеров[27]».

Принимая во внимание такое соотношение сил и помня об инструкциях Лондона, Кодрингтон решил дожидаться подхода союзников. Однако он не бездействовал — по рассказу Нахимова, «имел переговоры с Ибрагим-пашою, сыном египетского паши, главнокомандующим сухопутными и морскими силами; требовал от него от имени трёх дворов в силу Лондонского трактата, чтобы он непременно оставил Наварин и возвратился обратно в Александрию и что в противном случае дойдёт дело до неприятельских действий».

Но не для того египтяне и турки объединялись, чтобы уходить от берегов Пелопоннеса, учитывая большой перевес в силах. Ибрагим-паша с восточной хитростью ответил, что он без приказания не может решиться уйти из Наварина, «но пошлёт бриг в Константинополь испросить разрешения и до тех пор, пока оный не возвратится, не будет высаживать войск на берег, не вышлет ни одного судна в море». Что ему и было дозволено.

Но обещание, данное гяурам («неверным»), можно и нарушить, «...не прошло и трёх дней, — сообщает Нахимов, — как коварный Ибрагим изменил своему слову». Англичанам потребовалась свежая вода, и ночью, скрытно от турок, они подошли к острову Занте (Закинфу). Противник не дремал: «Ибрагим, узнавши, сейчас вышел с своим флотом из Наварина и полетел в Патрас (Патры — город на северо-западной оконечности Пелопоннеса. — Н. П.)». Там в крепости располагались турецкие войска, которые ждали подкрепления. Едва десант высадился на берег, как снова началось истребление населения. Греки писали, что Ибрагим как будто задался целью опустошить страну; он вёл войну не только с людьми, но и с самой природой, вырубал виноградники и фиговые деревья. Тактика выжженной земли должна была заставить греков покинуть родные места или подчиниться.

«Кодрингтон, будучи извещён чрез своих крейсеров, немедленно вышел из Занта, догнал его и заставил воротиться обратно в Наварин». Правда, силу англичане не применяли — при численном перевесе турок это было рискованно. Они решили дождаться подхода французской эскадры, «собраться трём адмиралам, написать к Ибрагиму и требовать от него решительного ответа». Переговоры, требования, обещания... главное — никаких военных действий. Однако подобная тактика не образумила турок, а, наоборот, убедила их в совершенной вседозволенности. Восток хорошо понимает только язык силы.

Второго октября к Наварину пришла французская эскадра из семи кораблей под командованием контр-адмирала Анри Даниеля де Риньи, находившегося на фрегате «Сирена». Российская эскадра состояла из линейных кораблей: 84-пушечный «Гангут», 74-пушечные «Азов», «Иезекииль», «Александр Невский» — и четырёх фрегатов: 44-пушечные «Проворный», «Кастор» и «Константин», 36-пушечный «Елена». Даже теперь, когда объединённый союзный флот насчитывал 26 вымпелов с 1298 орудиями, он всё равно уступал противнику и в количестве кораблей, и в боевой мощи.

Едва союзные силы встретились, возник вопрос, кто будет главнокомандующим. По традиции это право должно было принадлежать высшему по чину, то есть вице-адмиралу Кодрингтону. Конечно, Николаю I и французскому королю Карлу X ничего не стоило по такому случаю повысить в звании командующих своими эскадрами, но вопрос решили ещё в Лондоне, подписывая договор: оставить командование за английским флотоводцем.

Рыкачев видел Кодрингтона, когда адмиральский катер, доставлявший командующего на совещание, прошёл под самой кормой «Гангута»: «Адмирал человек пожилой, высокого роста, имеет фигуру величественную и очень приятное лицо». Кодрингтон имел богатый военный опыт: пришёл на флот в 13 лет, отличился уже в первом сражении с французской эскадрой в 1794 году; вместе с Г. Нельсоном участвовал в Трафальгарском сражении, где, командуя линейным кораблём, атаковал испанский флагман; воевал с Наполеоном у берегов Каталонии, в 1814 году во время англо-американской войны принимал участие в атаке на Вашингтон и Новый Орлеан.

Окончание совещания адмиралов все ждали с нетерпением. «Они, — писал Нахимов, — решили послать ноту к Ибрагиму, в которой упрекали его в вероломном нарушении данного им слова и требовали, чтоб он немедленно оставил Наварин и возвратился обратно в Александрию. Но он не принял ноты под предлогом, будто его самого нет в Наварине, а без него никто не смеет принять оную. Итак, ты видишь, что турки никак не хотели иметь дружеских сношений».

Интересно замечание английского мичмана Гарри Кодрингтона, сына главнокомандующего, о поведении турок при появлении русской эскадры: «Любопытно было наблюдать, как турки удалялись от русских судов и держались нашей подветренной стороны. Когда русские суда приближались к ним, они тотчас же сторонились и бежали в нашу сторону: что-то зловещее виделось им в русских судах»¹¹⁹.

Память о сражениях с русским флотом ещё была свежа, зловещим видением для турок могли быть тени адмирала Г. А. Спиридова, моряки которого уже брали крепость Наварин (1770), или грозного Ушак-паши, как они называли Ф. Ф. Ушакова, разбившего османские корабли у мыса Калиакрия (1791).

Между тем офицеры обсуждали возможные сценарии дальнейших событий. Кто-то считал, что вход трёх эскадр в бухту — единственный способ заставить турок подчиниться; другие называли эти действия «сумасбродством». «Представь себе вход шириною менее мили, — описывал Нахимов место будущего сражения. — По обеим сторонам оного были устроены крепости, которые имели 125 больших орудий. 30 из оных действовали в центре губы, а остальные обращены на вход; войдя же, ты должен сражаться с гораздо многочисленнейшим флотом, лежащим фертоинг с шпрингами[28] в виде полумесяца...»

Это давало туркам возможность атаковать немедленно. С запада вход в бухту прикрывал остров Сфактория с береговой артиллерией, с востока — крепость Наварино, защищённая батареей. Таким образом, корабли, входившие в бухту, ещё до сближения с противником попадали под перекрёстный артиллерийский огонь.

Добавим, что диспозицию турецко-египетского флота в виде полумесяца разработал французский капитан Летелье, который состоял на службе у египтян. В первую линию он поставил большие линейные корабли и фрегаты с обращёнными в центр орудиями; во вторую, ближе к берегу — корветы и бриги, интервалы между ними заполнил судами третьей линии — транспортами, на флангах расположил брандеры. При такой диспозиции все входившие в узкую (шириной менее двух километров) бухту корабли противника подвергались массированному обстрелу. Всё это, при численном превосходстве противника, делало план по входу в бухту действительно сумасбродным. Каково же мнение Нахимова? Этого мы не знаем. «Но было решено идти», — лаконично заключил он.

Бесконечно блокировать турецкий флот в Наваринской бухте было нельзя — наступал октябрь, а с ним и пора штормов. Англичане и французы вообще считали, что зимой блокада будет невозможна. Но и уходить тоже было нельзя: стоило эскадре покинуть берега Пелопоннеса, как турки снова продолжили бы истреблять население. Потому, докладывал Л. П. Гейден императору, «мы решились единогласно войти в порт Наварино, дабы принудить нашим присутствием Ибрагима-пашу... не предпринимать никакого движения против Греции».

«Сегодня наш капитан (командир линейного корабля «Гангут» капитан 2-го ранга А. П. Авинов. — Н. П.) обедал у адмирала и привёз нам много приятных новостей: первое, что Кодрингтон, в случае упорства турок, хочет атаковать их в самой губе, где они очень хорошо укрепились, но чем труднее, тем славнее будет дело...» — сообщает Рыкачев. В тоне записей Рыкачева и в письме Нахимова нет и тени сомнения, что сражение должно было состояться, и не потому, что они писали уже после события. Мысль, что можно войти в бухту и не сражаться, похоже, никому из русских моряков не приходила в голову.

Седьмого октября эскадры «крейсировали в виду Наваринской крепости», записано в шканечном журнале «Азова». Там же сообщалось, что «в отдалённости от нас к N (норду, то есть северу. — Н. П.) лавирующих австрийских бригов 6». Этот австрийский нейтралитет так сильно походил на разведку в пользу турок, что в конце концов англичане взяли в плен австрийский бриг, а его капитан весь следующий день вынужденно провёл на флагманском корабле «Азия», наблюдая сражение.

«В начале 1-го часа (пополудни. — Н. П.) от нас сигналом было велено всей эскадре поворотить оверштаг». При повороте на левый галс на «Александре Невском» разорвалось два паруса, на «Проворном» и на «Гангуте» треснули мачты; через три часа при повороте на правый галс лопнул марса-шкот на флагманском «Азове». Пришлось устранять повреждения.

Ну как тут не вспомнить скандал с парусиной в Кронштадте! Видно, не только паруса, но и древесина для мачт, и пенька для канатов были поставлены недобросовестными подрядчиками. Злым эхом отзывались теперь казнокрадство и получение взяток при распределении подрядов.

Особенно обидно было нашим морякам видеть, что стоявший здесь же английский флот, делавший такие же повороты при тех же ветрах, не терял ни парусов, ни мачт, их такелаж и рангоут были заметно лучшего качества. Видимо, в Англии брёвна и парусина не гнили по десять лет в береговых магазинах, как в Кронштадте, а своевременно обновлялись, чего требовали рачительные капитаны вроде Лазарева.