ЛУЧШИЙ НА СВЕТЕ ПОДАРОК

Когда тяжело груженный Ли-2 оторвался от полосы и, натужно рыча моторами в энергичном наборе высоты, прошел широким разворотом над поселком, Анатолий прижался лицом к холодному стеклу иллюминатора. Он впервые почувствовал, что сегодня оставляет здесь нечто большее, чем уже привычное жилье, молодую жену, свою семью — оставляет свой дом.

Под широко распластанным крылом мелькнули, стремительно проваливаясь, плоские квадратные крыши ангаров, угловатые разнокалиберные строения наземных служб, потом уже проплыли, медленно поворачиваясь, уменьшающиеся длинные жилые бараки поселка — «Где-то там и мои, Оля и Колька!» — и пошла тайга. Сине-сизое дымное марево, мягкая ласковая пелена, и нет ей конца.

...Прокатился над крышами рев моторов. Подняли люди головы — на судоремонтном заводе, на крабоконсервном, на причалах сейнеров. Проводили глазами брюхастый самолет. А он покачал крыльями, и с затухающим гулом ушел вверх, и тихо растворился там, настигаемый радостью восходящего за спиной солнца...

— Ладно, все правильно! — быстро и резко сказал Ростов, широко шагая через лужи, оставленные ночным дождем, и стараясь уберечь щегольские сапоги.

Толстый, с вечно красными глазами и устало-рыхлыми щеками начштаба майор Лобас осторожно обходил грязь, сопел недоверчиво и раздраженно, скреб ногтями плохо выбритое горло и бормотал что-то про погоду и про осень. Он, опытный, много и хорошо летавший летчик, уже начал забывать сам запах кабины истребителя. Больное сердце, износившееся преждевременно, навсегда закрыло ему дорогу к самолетам, а это никогда не улучшает ни характера, ни, соответственно, внешности летчика по призванию.

— Брось! — уверенно врезался в его бормотание полковник. — Заводские ребята это каждый божий день делают. Гоняют машины черт-те куда — и за труд не считают.

— Так то ж заводские. Их на то и держат. Там народ опытный. А у нас комэск-два, твоя последняя любовь, — этот пацан Симонов... Он же юнец еще. Зелень пузатая...

Полковник искоса глянул на разъехавшуюся от наземной жизни фигуру своего начштаба, ухмыльнулся и сказал увесисто:

— Ну, насчет пузатости... А вот что пацан — так у него у самого уже пацан. И... — Полковник помрачнел лицом. — И два года войны. Два года. И ведь действительно же — мальчишка. Ты видел, майор, у него уже появились седые волосы?

— Делов у меня других нет — только у комэска волосы считать...

— Два года, майор.

— Полтора...

— Ну, полтора! С немцем а-а-атлично воевал. И здесь самурая весьма удачно поколачивает, так что брось.

— Да бог с ним, с Симоновым. Его при тебе лучше не трогать, я знаю. Парень он, в общем, удачный, ты прав. Но ведь осень подходит, ты ж понимаешь. Дожди. А ну на промежуточном где-нибудь у черта на рогах засядут? Нет, не понимаю я, ну на кой надо это делать — под самую завязку войны посылать людей в такие перегоны?

— Да что они, в дождь не летали? Ну, чего ты куксишься? Как их на штурмовку посылаешь или, того хуже, на конвой, да на полный радиус, да с отрицательным прогнозом и вечером — так не куксишься? То-то...

...В авиации все делается быстро. На то она и авиация.

Позавчера прилетели. Вчера утром оформляли документы на новую матчасть. После обеда — каждому по одному контрольному полету на УТИ[28] — та же машина, но спарка[29], — хотя переучивание все они прошли уже раньше. Взлет, зона, посадка.