Тридцать минут назад они развернулись на северо-восток и теперь летели, медленно набирая высоту. Кучеров знал, что больше четырех-пяти тысяч наскрести на подраненной машине не удастся, но и это был бы в их положении хороший запас — хотя бы для аварийной радиосвязи.
Чувства страха или чего-то грозно-непоправимого, пугающего, с чем они не смогли бы справиться, не было. Нет, не было. Они выполнили свой долг и знали, не имея связи, что их барраж над караваном своей первоначальной цели достиг и, кроме того, сам факт их появления над судами уже известен дома — что само по себе было много.
Теперь они должны были справиться с трудной, но реально выполнимой задачей — довести покалеченный корабль до своего аэродрома, хотя, конечно, не исключалась возможность посадки на первой же удобной промежуточной точке, на которую их заведут.
Одно мешало работать, только один вопрос, мучивший Кучерова: мог он увернуться или нет? Скорее всего, нет; но, среагируй он на полсекунды раньше, повреждения были бы меньшими — как всякий совестливый человек, он видел свою вину большей, чем она была, и уже не помнил, что этой-то полусекунды у него и не было. Ему все казалось, что та страшная сцена длилась долго, очень долго, а не те мгновения, которые запечатлелись в памяти длинными дрожащими секундами, как на замедленно прокручиваемой немой киноленте: скачкообразное движение двух истребителей, вот они, дергаясь толчками кадриков, сходятся, вот распространяется пламя взрыва — долго и беззвучно... Кучеров помотал головой, отгоняя жуткое видение.
— Командир, — встревоженно сказал Савченко, — что-то...
Договорить он не успел — его перебил быстрый, но спокойный голос Агеева:
— Командир, скачок напряжения. Выходит из строя энергетика. Пытаюсь за...
Резкий хлопок оборвал его, в наушниках наступила странная мертвая тишина; стрелки приборов метнулись на максимум вправо и тут же одновременно рухнули все влево, к нулям, — сработали автоматы защиты сети, выбив энергоснабжение бортовых систем. Кучеров не успел ничего осознать, оценить, его мгновенно прошиб ледяной пот.
— Спокойно! — со щелчком в наушниках произнес Агеев. — Тихо, короткое замыкание. Перехожу на дубль-шину. Внимание в отсеках!..[15]
Щелчок, где-то короткий верещащий треск, шипение, мелькнул запах дыма; Агеев увидел, как еще минуту назад ровно светившийся экран радара стремительно налился беззвучно пылающим зеленым жаром, под панелями зашипело; резким хлопком опять сработали блокирующие автоматы, — и вот замедленно, словно умирая, угасли плафоны подсветки, затихли табло, замерли указатели, один за другим гасли экраны — последним сопротивлялся круглый выпуклый ИКО, и, когда приборные панели погрузились в сумрак отсека, с экрана еще тек зеленовато-сиреневый свет послесвечения, но вот и он иссяк.
Откуда-то из панелей радиоаппаратуры потек едкий, колюче-шершавый запах, не запах — вонь гари, желчная горечь обугливающейся изоляции и тлеющей краски, и Щербак, слыша, как отчетливо начинают стучать, грохотать в ушах зубы, чувствуя, как окатила его ледяная волна, едва справляясь с вцепившимся в глотку ужасом (нет, ничего нет страшнее, ужаснее, кошмарнее пожара в воздухе! Только в кино герои летят на горящем самолете — в безжалостной же реальности любой самолет в три-четыре секунды превращается в ревущую адским огнем топку!), дребезжащим голосом, едва удерживая крик, сказал в СНУ:
— Дым-м... Дым в отсеке... Отсек задымлен! Я не знаю!.. — Он чуть не сорвался на крик, но успел вовремя поймать зубами прыгающие губы.
— Тих-хо! — пробасил Агеев. — Я все знаю. Умформеры[16] горят. Уже сгорели. Сгорела РК[17]. Вероятно, замыкание в коммутационном блоке. Коротят цепи, реальна опасность взрыва.
Голос Агеева был сух и лишен каких бы то ни было эмоций. Штурман-оператор произносил фразы скучно, даже занудно, будто диктовал в учебном классе аварийную вводную курсантам. Все напряженно, стиснув зубы, слушали этот монотонный, подчеркнуто спокойный голос:
— Перехожу на аварийную сеть. Внимание...
В наушниках послышалось несколько щелчков. Вновь опали — и вновь ожили, судорожно задергавшись, стрелки приборов, но уже далеко не всех, а лишь так называемых жизненно необходимых; а есть ли на современном стратегическом бомбардировщике не жизненно необходимые приборы?
— Все. Идем на аварийном питании. Напряжение скачет. Отключаю радиолокационное оборудование... Так, отключаю отопление отсеков — придется померзнуть... Штурман, обесточить все второстепенное. На связь пока не выходим. Берегите электроэнергию. — Он усмехнулся.
Бомбардировщик по-прежнему упорно и гордо рвался вперед и вверх. Казалось, ничто в мире не может поколебать это упорство.
Но древняя истина о беде, которая никогда не приходит в одиночку, вновь подтвердилась. Как крохотная пуля в своем мгновенно-незаметном ударе сокрушает самый могучий и здоровый организм, нанося ему чудовищные разрушения, так и какой-то из самых малых, крохотных, возможно размером в миллиметры, обломков погибших истребителей, пробив обшивку, рассек одно из сотен тонких нервных волокон сложнейшего организма самолета и поставил под угрозу саму возможность его существования.