— У Керенского?

— У кого же еще. Мы с вами только что агитировали против войны и против Временного правительства. Представьте на секунду, что попробовали бы подобное заявить в отношении кайзера или австрийского императора в их частях. Видите пару осин? Мы бы отлично на них смотрелись в пеньковых галстуках. В воюющей армии нельзя иначе. А у Керенского — можно. Любое военное выступление только приблизит большевистский переворот.

— Логика в ваших рассуждениях есть, — признала эсерка. — Только ведь прогнозы разные бывают.

— Это не прогноз. Я точно знаю, — улыбнулся Никольский в усы.

— Откуда? У большевиков имеются особенные источники информации?

— Простите. Об этом не могу говорить. Но большевики тут ни при чем.

— Туману нагоняете. Ладно. Время покажет.

Неумолимое время показывало, что коммунисты, несмотря на промахи, слабость программы, растерянность от дезертирства с поля боя Ленина и Зиновьева, продолжали набирать популярность в ключевых городах — Питере и Москве. Эсеры не понимали, что высокая концентрация промышленного пролетариата в двух столицах позволяла в кратчайший срок, просто раздав оружие своим сторонникам, получить плохо обученную, но слегка боеспособную армию. Многочисленное крестьянство хорошо как электорат, но никуда не годится для оперативного захвата власти.

Керенский вместо того, чтобы провести выборы в Учредительное собрание и за счет эсеровского большинства обеспечить легитимную власть, тянул и интриговал. Не дожидаясь собрания, он объявил Россию республикой. Тем, видать, сделал великое дело, ибо Россия с начала марта управлялась исключительно выборными органами — Временным правительством, созданным на костях избранной Государственной думы, и Советами. То есть была республикой де-факто. Ничего не поменяв по существу, Александр Четвертый, как он себя величал вроде бы в шутку, устранил одно из оснований созыва Учредительного собрания — определение формы правления государством. Но раз республика — давайте избирать парламент. С этим Керенский тоже не спешил, не имея уверенности, что сохранит власть после выборов.

Никольский бывал у левых эсеров раз или два в неделю. Своим не стал, но они перестали тянуть руки к «Браунингам» при его появлении. Со Спиридоновой дискутировал без особой остроты. Она по-прежнему называла его «товарищ жандарм», но без ненависти. В ее устах эти слова звучали как партийная кличка.

После взрыва в Казани и активизации Корнилова валькирия приняла Никольского у себя в квартире, расположенной в квартале от их штаба. Она жила там вместе с двумя эсерками, одна из которых сотрудничала в «Земле и воле», а вторая, по существу, была лишь кухаркой и горничной. Несмотря на проживание трех дам, квартира почти не носила следов женской руки, кроме разве что чистоты и порядка. Социалисты-революционеры с марта были практически правящей партией, хоть и в коалиции с правыми, а жилье до сих пор напоминало временный приют подпольщиков, готовых в любую секунду пуститься в бега.

— Хотела бы услышать ваше мнение, господин Никольский, об ультиматуме главковерха.

— Мы столько раз с вами обсуждали расстановку сил, что вы наверняка угадаете мои суждения.

— Я настаиваю.

Островком домашнего уюта в казенной обстановке квартиры был круг света от лампы с зеленым абажуром, в котором представители заклятых союзников неспешно потягивали чай.

— Керенский в ближайшие недели ощутит последствия назначения Корнилова главнокомандующим.

— Ему не стоило его назначать?

— Какая разница. Как и все бывшие каторжане, вы разбираетесь в шахматах. Так вот, Керенский загнан в цугцванг. Каждый ход ведет к потерям и близкому проигрышу. Он слишком сильно утратил популярность, чтобы сохранить власть единолично. Поэтому привлекает партнеров, от которых требует действий в свою пользу, но делиться с ними властью не хочет.

— Да, центристское крыло нашей партии состоит из весьма честолюбивых людей. Пекущиеся больше о народном благе и развитии революции собрались в моей команде. Честолюбие вознесло Керенского, оно же его и погубит.

— Да, Мария Александровна. Корнилов — умный человек. Попавшие сюда фронтовые части немедленно задействуются, фактически против Керенского, который сам запросил их у главковерха.