– Треуголка корсиканца скоро тень отбрасывать начнёт.

– Очень смешно, – изображая жуткую обиду, отозвался Мейр.

– Ладно, посмеялись и будя, – перешёл я на серьёзный лад. – Что в батальоне?

– Отлично. Нет, это не гипербола, – жёстко усмехнулся Курт, увидев недоверие на моём лице. – Народ и так понимал, что на ордена не стоит надеяться. А тут вдруг раз – и целый алтын. – Народная поговорка в устах остзейского немца звучала довольно забавно. Только его лицо не располагало к шуткам. – Нет, чины и награды – это всё хорошо, но где взять должности?

Тут уж я был вынужден разруливать ситуацию, пока она не стала неуправляемой.

– А как ты думаешь, зачем мне оставили батальон? Почему просто не перевести сюда хватких ребят, которые вполне профессионально поставят службу? Вижу, что задумывался и мысли при себе держал. И это правильно. Прочти, – придвинул я к нему обычную папку. Но едва Мейр открыл её, его глаза стали словно две плошки, причём не маленькие. Чуть потянув шею, он стал похож на штабс-капитана Овечкина из «Неуловимых» (тут меня, несмотря на всю серьёзность ситуации, едва не пробрало на хи-хи, нервы). – Не обращай внимания, одного знакомого вспомнил.

– Даже так, – произнёс он, закончив чтение.

– Да. – Смятая бумага легла в пепельницу, вскоре оставив после себя лишь пепел. Письмо императрицы уничтожено, доверенные люди в лице Мейра с ним ознакомлены. – Теперь всё понятно?

– Бархатная перчатка поверх латной рукавицы – это не для нас, – констатировал он. – Будем всеобщим пугалом?

– Придётся, так что освежи память насчёт головки эсдеков.

– Да неужто? И пяти лет не прошло, – чуть ёрнически произнёс Курт. – Давно пора этих псевдореволюционеров к ногтю прижать. А то позорят светлый образ.

– Это точно, – согласился я.

А память вернула меня в прошлый век, в забытую ныне первую настоящую революцию…

Дорога, дорога… Вновь нас везут в направлении Первопрестольной, и самое интересное, из Питера перебрасывают роту Вани. Тот получил, как и я, штабс-капитана, но, в отличие от меня, сразу засел в Пальмире. Курт, принёсший столь замечательную новость, был погружён в тяжкие раздумья.

– Что опять произошло? – предчувствуя скорые неприятности, спросил я у своего зама.

– Пересёкся я тут с одним чиновником из управы, – издалека начал Мейр. – И он кое-какую информацию подкинул.

– Та-ак… – Неприятности, судя по всему, обещали перерасти в хорошую головную боль.

– Мастеровые поднялись, – угрюмо произнёс он.

– Мать, дождались, уроды! – Самая что ни на есть жопа. В отличие от крестьян, которых хоть земля держала, пролетарии (элита с 5-ми и 6-ми разрядами туда никоим образом не относилась) ни хрена не имели. Угол в бараке, где жили всей семьёй, да кое-какое шмотьё. И всё. Те, кто жил рядом (относительно, конечно) с фабрикой, считались везунчиками, и то они домой, бывало, появлялись лишь в воскресенье. Остальное время так и жили чуть ли не на рабочем месте. И так далее, и тому подобное. Словом, горючего материала набралось столько, что взрыв был лишь вопросом времени. – Стрелять придётся?

– Да. – Нет, вы не подумайте, никаких братаний и прочей восторженной чуши типа «…в кого стреляете?», и солдаты опускают оружие, наплевав на приказ. И на поражение бить будем, и прикладами орудовать, а если придётся, и гранатами воспользуемся, рука не дрогнет. Просто противно до жути. – Ткацкие мануфактуры усмирять придётся.