– А я тебя и не зову, собственно говоря, – сказал я, закидывая карабин за спину и вытаскивая из кобуры наган. – Прикрывай.

Фонарь повесил на грудь, револьвер в руке держал, пока спускался. Все время ожидал, что кто-то схватит меня за ноги, потащит в темноту на предмет сожрать и растерзать, но никто не схватил. Спрыгнув на земляной пол, повел лучом из стороны в сторону, с удивлением увидев, как черные, почти невесомые стебли какой-то пушистой травы, росшей вдоль стен и особенно густо по углам, постепенно становятся серыми под лучом света, а затем медленно распадаются, оседая невесомым пеплом на землю. Вот она какая, «темная травка».

– О-па, – сказал я сам себе, когда луч света остановился на куче золы посреди подвала.

В золе лежали кости. И череп. Круглый человеческий череп – не знаю, мужской или женский, я в этом не разбираюсь. На костях были кольца толстой стальной проволоки, к тому же примотанные к длинной ржавой арматурине, почти скрытой золой. Все это наводило на мысль, что кого-то связали проволокой по рукам и ногам, а заодно привязали к железной палке, чтобы не дать даже дергаться. А затем человека положили на костер, где он и сгорел почти полностью. А значит, жгли живым.

Мне стало откровенно жутко в этом сыром и вонючем подвале, захотелось ломануться наверх. Федька словно почуял это, крикнул:

– Что там?

– Тут человека сожгли! – крикнул я.

– Хренасе…– сказал он и присвистнул. – Давай валить отсюда, это адаптанты! Если они близко, то нам хана.

В голосе заметно слышна была паника, так что я решил ему сразу поверить. Крикнул только:

– Сейчас! Две секунды.

В углу одежда, сваленная в кучку: жертву раздели. По одежде тоже не поймешь, кто это был, – свитер, брюки-милитари вроде тех, что на базаре продавали, с многочисленными карманами и мешковатые, ботинки «турики» местного производства на рубчатой резиновой подошве. Быстро пересмотрел все это, посветил внутрь ботинок. Ага, есть что-то. «Е. Скляр». Блин, даже по фамилии не поймешь, мужчина или женщина, но уже что-то. Белья нет, – видимо, раздевали не догола, а по нему можно было хотя бы пол определить.

– Ну чего ты там? – крикнул Федька. – Валим отсюда по-быстрому, у меня плохие предчувствия. Бегом давай!

– Даваю! – крикнул я в ответ, повторяя за каким-то негром из старого детского фильма, и бросился к лестнице, закинув один ботинок себе в сумку.

Пока лез наверх, одна гнилая ступенька подо мной проломилась, но удержался, выбрался. Увидев, что я встал на ноги, Федька сказал: «К машине!» – и бросился бежать. Причем так, что я за ним еле успевал. При этом он еще умудрялся оглядываться, двигался то одним боком, то другим, приставными шагами, не опуская ППШ. На лице у него явно виден был страх – настоящий такой, причем заразный, что выражалось в том, что я тоже понемногу начал паниковать. Если позавчера ночью Федька у меня на глазах лез в подвал с тварями и совершенно спокойно, даже с шуточками, а сейчас он бледный и в глазах паника, – то этому точно есть причины.

Со свистом закрутился стартер, не успевший остыть мотор легко схватился, и, с облегчением выдохнув воздух, Федя врубил первую. Машина заскакала по кочкам, вырвалась на просеку, понеслась по ней.

– Федь, генератор не раздолбай! – предостерег я его.

– Ни хрена с ним не сделается, а вот нам отсюда валить надо, пока нас самих на костер не положили. Блин, адаптанты с этой стороны к городу никогда так близко не подходили – безопасное же направление! Разведбат, мать их в сумку, вообще мышей не ловят, развели тут!

Он ругался, но понемногу успокаивался, а как выехали на дорогу, то вроде вообще нервничать перестал. Я спросил у него:

– А с чего ты взял, что это адаптанты?

– Труп к чему-то привязан и возложен на костер?