Ожидание выматывало, особенно когда понимаешь, что все возможное и невозможное сделано, а тебе остается ждать вестей, которые всё никак не приходят.

Цитадель замерла, затихла, как притаившийся в засаде зверь. Я бродила без определенной цели, не замечая, как одни графитовые стены сменяют другие, как поднимающееся солнце играет в глубине светлых прожилок. Я не могла нигде оставаться больше чем на несколько минут: ни в спальне, ни в библиотеке, ни в пустынных коридорах, ни в гараже, ни в обеденном зале, ни в комнатах за ним — двери открыты, кровати заправлены, но ни Пашки, ни другой «еды». Бездействие угнетало.

Каждая минута тянулась как час, каждое мгновение было бесконечностью. Но даже она имеет обыкновение заканчиваться.

Ветер трепал волосы, утро выдалось ясным, небо — безмятежно-голубым. Ноги то и дело черпали снег. Внутренний двор цитадели, где мне назначили встречу, полностью покрывал ровный слой блестящего до рези в глазах чистейшего снега, спрятавшего следы утренней активности. Очередное напоминание о том, что от тех, кто ушел к Юкову, до сих пор нет вестей. Сегодня я видела эти напоминания во всем. Связь прервалась на подходе к стежке, сотовые и рации перестали ловить сигнал. Мне это не нравилось. Мне не нравилось все: от закончившегося к полудню снегопада до отсутствия теплой зимней обуви.

Ветер стих, сделав очередное ожидание в моей жизни вполне терпимым. Нетерпимость бушевала внутри, лишь вопрос времени, когда я заберусь в чужую машину и поеду домой. Возможно, только для того, чтобы пропасть там вслед за остальными.

Измененный был пунктуален. Телефон пискнул, обозначая полдень по внутреннему кругу, внешняя стена, окольцовывающая цитадель, пошла рябью и мигнула, как изображение в телевизоре, у которого барахлит антенный кабель. Из этой ряби, похожей на статические помехи, и вышел мужчина с волчьей головой.

Торговец приближался широкими размашистыми шагами, ноги в тяжелых ботинках оставляли на нетронутой скатерти снега темные вызывающие отпечатки. На плечах светло-коричневая дубленка с широкими отворотами, голова зверя с встопорщенной шерстью, спортивная сумка через плечо.

— Узнала? — посчитав излишним здороваться, сразу перешел к делу измененный.

— Да, — я посмотрела в желтые звериные глаза, — бессмертник скорее умрет, чем пойдет против хозяина.

— Как и все мы, — согласился торговец.

— Ты знал это с самого начала, — мужчина чуть отвернул морду, — откуда сомнения?

— Иван делал заказ через силу, заставляя и ломая себя. Он не хотел эту вещь, боялся ее. — Волкоголовый похлопал по сумке.

— Не всегда наши желания совпадают с волей Седого.

— Пожалуй. — Он повел черным носом, снял с плеча спортивную, ничем не примечательную сумку, трудолюбивые китайцы завалили такими все рынки страны. — Раз ты уверена, передай заказ сама, — и протянул черный нейлоновый ремень.

Секунду я рассматривала его руку, а он не отводил от меня звериных глаз, часто подергивая носом.

— Ты без опаски и без охраны прогуливаешься с артефактом, стоимость которого трудно представить, но боишься зайти внутрь. — Я кивнула на дверь за спиной. — Как же плата? — Я забрала сумку.

— Поверь, если кто надумает забрать зер… — Он запнулся, облизнул нос и продолжил: — Пусть потом не жалуется. — Торговец покосился на графитовую громаду. — Плата — дело наживное, Хозяин слово держит, если хочет оставаться таковым. А жизнь у меня одна. — Во взгляде, провожающем сумку, сквозило облегчение.