Дверь распахнулась. Пропустив вперед жену и сына, казак вошел в отцовскую хату. Не раздеваясь, сел на лавку, посадил на колени сына, погладил жаркой, дрожащей ладонью озябшие, шершавые детские ноги.
Яков зажег каганец, покачал лохматой головой:
— Вот как нескладно вышло. Твой малый из терпения вывел. Злодеем назвал. Душегубом. Я кормлю их, пою…
— А кто же ты будешь, если жинку с мальчонкой на мороз выгнал. Босыми…
Мокрина Ивановна подошла к мужу, сняла фуражку, сказала ласково:
— Не надо так сердиться, Феденька. Все буде добре. И вы, Яков Ксенофонтович, не поминайте сегодня худое. Ведь праздник у нас…
— Цыц, Мокрина, помолчи! Видать, наплела мужу лишнее. Успела! А ты, Федор, не слушай бабу. Я все выложу, как было. Раздевайся и садись к столу. Сейчас я в шинок схожу, горилки куплю…
— И без горилки горько. Не тяни! Рассказывай…
Яков тяжело опустился на лавку и, нервно потирая темные от ссадин и мозолей руки, стал сбивчиво и сердито перечислять провинности Мокрины Ивановны и шаловливые проделки Степки и Ваньки.
Федор Ксенофонтович слушал молча, и его полнейшее равнодушие ко всему рассказанному так изумило и раздосадовало Якова, что он не выдержал и перешел на крик:
— Ты чего молчишь? Для кого я душу выворачиваю? Ванька хоть глазами зыркает и губы кривит. А ты, как онемел. Ни так и ни этак…
Федор Ксенофонтович поставил сына на пол, неожиданно спросил:
— Для чего ты запруду на ручье смастерил?
— Чтобы купаться можно было. И воду носить не надо для поливки. Она сама пришла в огород. И всех разом напоила…
— Да гони ты его спать! — вмешался Яков. — Тебе что, со мной, с хозяином, и поговорить не о чем?
— Потолкуем, когда в себя придешь. А сегодня прошу запомнить главное: не смей бить моих сыновей и оскорблять жену. Всю свою злость выкладывай мне. Будем жить без ругани и драк.
…Утром Мокрина Ивановна рассказала мужу о том, что в Хмелове и в окрестных селах много пароду «прибрала» какая-то черная оспа.
— А прививку врачи вам сделали? — озабоченно спросил Федор Ксенофонтович.
— Не приезжали…
Склонив голову к правому плечу и заложив руки за спину, Федор Ксенофонтович несколько раз пересек хату, сказал: