– А Джонни и Миррен?
– Они не могли сидеть на одном месте, – говорит мамуля. – Ты точно не хочешь оставить книги?
Она касается моей щеки. Я отодвигаюсь.
– Я хочу найти им дом получше.
– Я просто надеялась, что ты будешь вести себя по-другому, когда мы вернемся на остров, только и всего.
– Ты избавилась от папиных вещей. Купила новый диван, посуду, украшения.
– Кади.
– Во всем нашем доме нет ничего, что хотя бы намекало на его жизнь с нами, кроме меня. Почему тебе можно стереть из жизни нашего отца, а мне нельзя…
– Стереть свою? – спрашивает мама.
– Они могут пригодиться другим людям, – резко отвечаю я, указывая на кипу книг. – Людям, которым они действительно нужны. Разве ты не хотела бы сделать что-то доброе для этого мира?
В этот момент Поппи, Бош и Грендель мчатся наверх и начинают вертеться в коридоре, где мы стоим, облизывая наши руки и обмахивая своими пушистыми хвостами наши колени.
Мы с мамой молчим.
Наконец она говорит:
– Я не против твоих прогулок по маленькому пляжу, или что ты там делала сегодня днем. Ты можешь отдать свои книги, если сильно этого хочешь. Но я жду, что через час ты появишься в Клермонте на ужин, с улыбкой на лице ради дедушки. Никаких споров. Никаких оправданий. Ты поняла меня?
Я киваю.
28
Блокнот остался еще с тех времен, когда мы с Гатом были одержимы рисованием на миллиметровой бумаге. Мы рисовали и рисовали, заполняя маленькие квадратики разными цветами, чтобы сделать пиксельные портреты.
Я нахожу ручку и записываю все свои воспоминания о лете-номер-пятнадцать.
Десерт на костре, плавание. Чердак, появление дедушки.
Я вижу руку Миррен, облупившийся золотой лак на ногтях, как она держит канистру с бензином для моторной лодки.