— Это немой полицай Пепе, — забормотал дед, и в голосе его слышался страх. — Он недаром пришел, стоит и смотрит, я знаю эту собаку. Он кого-то ищет. Надо ждать беды. Может быть, он охотится за тобой? Тогда уходи, оставь быстрее это место. А то и нам будет плохо.

— Да с чего бы ему знать, что я ночую здесь? Этот Пепе всего только раз видел меня, и то мимоходом.

— Значит, все-таки видел! Ну, тогда он тебя найдет. Ты не знаешь, какой у него нюх.

— Что же он не идет сюда?

— Наверно, боится. Чует, что здесь есть люди, но не знает, кто и сколько, и боится. Ах, какое несчастье, что он появился! Во всем городе людям нет от него покоя, а теперь он еще взялся за бедных бродяг. Самое страшное — Пепе ничего не берет, от него нельзя откупиться. Самая свирепая собака в префектуре.

— Не надо так нервничать, мош. Скоро сюда придут русские осташи, и Пепе не станет.

— Не знаю, не знаю никаких русских осташей. Кому есть дело до бедных цыган! Им надо выжить и сохранить Михая, дорастить его до мужчины, чтобы сохранился род. Смотри, смотри, уходит!

Полицейский повернулся и пошел по улице.

— Что творится, что творится! — бурлил старик. — После того как два года назад повесили на площади каких-то злодеев, была тихая жизнь, а теперь… Вчера днем кто-то застрелил немецкого солдата, а вечером эсэс и полицейские окружили квартал, где это произошло, и забрали в тюрьму всех жителей: женщин, детей, стариков — всех. Я знаю, это заложники, они оттуда уже не выйдут.

Сердце Мурашова сжалось мучительно, больно.

— Пусть будет проклят тот, кто это сделал. Пусть бог отплатит ему на том свете неслыханными муками за то, что сгубил невинных.

— Неправильно говоришь, — сипло сказал капитан. — Дурак ты, мош. Ведь идет война, тот человек убил врага. А в смерти других — и женщин, и детей — виноват тот, кто затеял войну. Ведь ни летчик, бросающий бомбы на город, ни артиллерист, обстреливающий селение, не знают, в кого попадут: в солдата или в ребенка. Но дело свое они все равно обязаны делать, иначе противник их победит. Так-то…

— Что мне, что тем невинным до твоих слов?

— Да замолчи ты!

— Тебе лучше уйти отсюда, — дед затряс седой грязной гривой. — Бери свой мешок и убирайся. Зачем этому месту новое горе? Пепе ищет тебя, а пострадать можем мы. Если не уйдешь, я передам домнуле надзирателю, что ты говорил про русских осташей, и он отведет тебя в тюрьму.

— Куда ты меня гонишь, мош? — горько спросил его Мурашов. — В степи меня подстрелят или схватят стражники, или боярские помощники, или кулаки.

— У тебя же — ты говорил — есть пропуск на запад. Ну и иди туда, к себе.

— Есть пропуск… А если мне надо в обратную сторону, на восток, к Днестру?

— Выходит, ты обманул власти, выдавшие тебе этот документ, и даже самого домнуле? — деда аж перекосило от волнения.

— Что ты заладил свое: домнуле, домнуле! Трусишь, мош! Я уйду. Только скажи — куда? Или помоги мне. И забудь. Спросят — скажи: был и исчез куда-то. Наверно, ушел своей дорогой. А если меня поймают, тебе не поздоровится, будешь отвечать за укрывательство опасного преступника.