Хармон кивнул на экран головизора.

Олтмэн просмотрел несколько файлов; часть он уже видел прежде, другие оказались незнакомыми. Одна запись демонстрировала изнутри тот самый, первый, батискаф. Видео было снято после того, как аппарат подняли на поверхность. Кое-что Олтмэн уже видел на записи, переданной в эфир Хеннесси, а кое-что собственными глазами – правда, только через окошко иллюминатора. Пока на экране одно изображение медленно сменялось другим, Олтмэн обратил внимание, что намалеванные безумцем кровавые каракули повторяют символы Обелиска. Впрочем, он тут же заметил, что идут они не в том же порядке и не в той последовательности, как на Обелиске. И если прежде эти непонятные значки казались Олтмэну просто наглядным признаком безумия Хеннесси, теперь пришла догадка: Хеннесси хотел что-то выразить, и в его писанине должен содержаться смысл.

Кроме того, в подобранных Хармоном материалах присутствовали анализ строения и состава Обелиска, сотни интерпретаций транслируемых им передач, многочисленные спекуляции и неподтвержденные теории. Была здесь и информация о различных генетических кодах, которые прочитали, изучая передачи Обелиска, Шоуолтер и Гуте. Коротко говоря, файлов было собрано такое количество, что Олтмэн физически не смог бы не то что изучить их все, а даже бегло просмотреть. Здесь были тысячи и тысячи страниц текста и рисунков и многие часы видеозаписей. Что из этого важно, а что нет? Как ему с этим поступить? С чего начать?

Хармон сидел скрючившись на полу, возле стула, и не отрываясь смотрел на Обелиск.

– Видели вы когда-нибудь подобное? – спросил он Олтмэна.

– Нет.

– Он хороший. Я могу с уверенностью сказать: он любит нас. Я, когда к нему прикоснулся, ощутил любовь.

– Вы что-то почувствовали? – уточнил Олтмэн.

– Я ощутил любовь! – выкрикнул Хармон, раздраженный тем, что его не понимают. – Он любит нас! Дотроньтесь сами и убедитесь!

Олтмэн покачал головой.

– Дотроньтесь! Дотроньтесь! – не унимался безумец.

Тогда Олтмэн, не зная, как еще успокоить Хармона, встал, прошел через отсек и коснулся Обелиска.

Любви он не ощутил; почувствовал нечто другое, что нельзя было назвать собственно чувством. Сначала ему почудилось, что он снова, за короткий временной промежуток, испытал все прежние галлюцинации; будто пережил все видения, которые посетили каждого на этом судне, и они смешались, наслоились одно на другое. Из-за этого уловить какой-то смысл не представлялось возможным; накладываясь друг на друга, образы создавали сплошное поле помех. Однако за этой мешаниной картин Олтмэн разглядел то, чего не замечал прежде. Он понял, что источником галлюцинаций являлся не Обелиск, а нечто иное, причем играющее не на стороне Обелиска. И это что-то крепко засело у него в мозгу. Целью галлюцинаций было защитить людей, но миссия окончилась неудачей: процесс начался. Теперь все, что оставалось Олтмэну, – это постараться удовлетворить Обелиск, чтобы тот остановил процесс, – но при этом не усугубить ситуацию и не сделать полное и окончательное Слияние неизбежным.

А потом вдруг сознание прояснилось, и за беспорядочным скоплением галлюцинаций Олтмэн смог разглядеть сам Обелиск. Казалось, будто изменения претерпела структура мозга, все связи установились заново и электрический ток побежал по другим направлениям – все было сделано для того, чтобы он понял. Он вдруг почувствовал, что может увидеть строение Обелиска как бы изнутри, способен полностью его понять и оценить. Понимание этого наполнило его голову, и в ней вспыхнул пожар, а потом вновь обретенное знание хлынуло наружу через трещины в черепе и увлекло Олтмэна за собой.

Когда он опомнился, Хармон сидел рядом и гладил его по голове. На лице безумца застыла блаженная улыбка.

– Вот видите?! – воскликнул он, заметив, что Олтмэн открыл глаза. – Видите?

Олтмэн отпихнул его в сторону, встал, быстро прошел к компьютерному терминалу и уселся за клавиатуру. Руки, казалось, зажили собственной жизнью: они порхали над клавишами быстрее, чем работал мозг. Одновременно он составлял в голове общий план. Открывал один файл за другим, возвращался к предыдущим и только спустя некоторое время с испугом осознал, что набрасывает схему для изготовления нового Обелиска. Чертеж был сделан кое-как, оставалась еще уйма нерешенных вопросов, куча загадок, которые предстояло разгадать, но от фактов было никуда не деться: он создавал чертеж Обелиска.

– Что это? – стоя у него за спиной, вопрошал Хармон. – Что происходит?

– Я постиг его замысел, – ответил Олтмэн. – Мне и раньше так казалось, но все же пришлось помучиться, чтобы догадаться, что это значит. Теперь я все понимаю.

Он работал еще некоторое время – как долго, трудно было сказать. Голова кружилась, пальцы болели. Закончив, обернулся к Хармону: