И как, интересно, думает дьявол? Или, в данном случае, как думает Обелиск?

Олтмэну пришло в голову, что если кому и суждено это узнать, то только ему. Он много раз видел Обелиск, выжил, находясь от него в непосредственной близости, даже тогда, когда тот излучал в полную силу. Обелиск снова и снова обращался к нему с помощью наведенных галлюцинаций.

Что там он говорил в самый последний раз, воссоздав образ Ады?

«Майкл, ты мне нужен. Ты должен завершить начатое».

Но, как и большинство из того, о чем вещали призраки, смысл послания было очень трудно уловить. Раньше, во сне, все казалось куда более конкретным. Но действительно ли это Обелиск говорил с ним, или же то был просто сон? А может, даже что-то иное? Сон казался далеким откликом галлюцинации.

Но возможно, таким образом с ним пытается говорить его подсознание? Как там в точности сказала Ада?

«Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделал, – так она сказала тогда. – Я хочу ребенка. Мне это нужно. И потом – ребенок нас сблизит».

Был ли сон явлением того же порядка, что и галлюцинации? Может, это совсем иное – отнюдь не подсознание Олтмэна, а другая сила? Что имела Ада в виду, когда говорила, что хочет ребенка? Возможно ли, что эти существа – люди с базы, превращенные после смерти в монстров, – являются потомством Обелиска? Ну, пожалуй, можно говорить и так, если Олтмэн прав и чудовищная мутация стала следствием излучаемого Обелиском кода. Но – опять-таки если он не ошибается – сон, в котором к нему обращалась Ада, посетил его еще до того, как появились эти твари, кем бы они в конце концов ни оказались. На самом деле он, наверное, видел сон сразу же после появления чудовищ, хотя об их существовании узнал только несколько минут спустя, когда его подняла на ноги корабельная сирена.

Может быть, нужно понимать сон буквально? Что, если именно этого и требовал Обелиск – чтобы его воспроизвели, сделали копию? Может быть, если он убедит Обелиск, что он, Олтмэн, понял, что способен его воспроизвести, все придет в норму?

«Как просто», – подумал Олтмэн.

Но тут же на него навалились сомнения. Он базировал свои рассуждения на увиденном сне, а тот не очень-то согласовывался с тем, о чем непрерывно твердили призраки. Это могло ничего не значить или вообще оказаться чем-то иным, другой силой, которая пыталась им манипулировать. Допустим, он прав, но кто сказал, что, если он в точности выполнит пожелания Обелиска, все действительно вернется в норму? Может быть, станет только хуже? Вдруг Обелиск абсолютно не заинтересован в выживании рода человеческого, а рассматривает его лишь как средство ускорить конец?

«Интересно, когда наступит этот конец, – подумал Олтмэн, – мы все еще будем нужны Обелиску или же он просто прихлопнет нас, не раздумывая, как мух?»

«А если мы оказались в самой настоящей ловушке, откуда нет выхода, и человечество при любом раскладе обречено на гибель?»

Олтмэн покачал головой. Эти рассуждения никуда не приведут. Он должен использовать свой шанс. Но с чем ему доведется столкнуться, какой нелегкий выбор принять – этого он не знал.

«Пари Олтмэна», – невесело усмехнулся он.

В любом случае ключ ко всему лежит в Обелиске. У Олтмэна не оставалось иного выбора, кроме как вернуться к Обелиску, – и не важно, что или кто встанет у него на пути.

Почти совсем стемнело. Впереди неярко светились лампы аварийного освещения плавучей базы. Скоро он окажется на борту. Скоро он или найдет ответы на все вопросы, или умрет.