Глупо, но я не выдержал:

— Мой король, девка мертва. Пусть её спокойно примет море…

В следующий миг я не мог дышать. Рука короля с такой силой сжала мой ворот, что затрещала ткань. Я видел его пальцы, — на указательном лопнул старый шов, из-под лоскута сочилась темная жидкость.

— Что ты знаешь о смерти, чистый лорд? — прошипел Эшенба мне в ухо. — Ты любишь живых девок, наш друг — мёртвых. Кто-то из вас любит шлюх после меня, кто-то до меня. Стоит ли замечать разницу?

Железная рука заставила меня задрать голову выше. Король тряхнул кубок над моим лицом:

— Думаешь, вот это смерть? Нет, она глубже.

Белый червяк, щекоча, полз по моему носу. Ответить я при всём желании ничего не мог. Король и не нуждался в ответе. Оттолкнув меня на подушки, он отшвырнул кубок:

— Эй, Жани, — джину моему другу! Лорду Либену предстоит выезжать на рассвете…

Когда я выходил от короля, штормило, — стены раскачивались и ухали вниз. В галерее сидел Брехун и кормил мальчишку. На шее обезьяньего принца болталась верёвка, он устроился на чурбаке, неловко вытянув ногу. Глянул на меня зверёнышем, — видно, узнал. Но чечевичную похлёбку с солониной жрать не перестал. Я глянул на его битую ногу, — всё те же два обрубка копейного древка, грязные полосы ткани.

Видимо, джина во мне плескалось даже больше, чем я думал, потому что я повернул назад. Стукнул в дверь королевского покоя.

— Мой король, там этот мальчишка… Если нам от него что-то нужно, кость лучше вправить. Ибо сдохнет… В смысле, умрёт.

— Ты думаешь? — мирно отозвался король. Он лежал и его согревали девки. Я видел их среди подушек, — жались, ласкали многократно сшитую плоть.

— Лапа мальчишки распухла и синеет. Верный признак, — пояснил я приоткрытой двери и рыгнул.

— Скажи Брехуну и Коротышке, пусть повозятся, — проурчал Эшенба. — И пусть хорошо кормят выродка…

Поскрипывали колёса фургона. Я ехал чуть левее, копыта Смыка неторопливо ступали между заросших камней. Ветер изменился, — с моря несло солью, в которой таилось жаркое дыхание далёкого Жёлтого берега. К полудню здесь будет пекло. Пустошью нам придётся двигаться до завтрашнего вечера. Заночуем у Двух колодцев, утром выйдем на тракт. До Глора четыре дня пути.

В фургоне царило молчание. Сукс сидел на козлах, деловито встряхивая вожжами. Хвост лежал на пустых мешках: парню было совсем худо. «Хвосту пришла пора подлечиться. У него слишком дрожат руки», - сказал король, и его пятнистые губы дрогнули в улыбке. «Прихвати героя и будь милосердным». Я понял. Лучнику сказали, что он едет к лекарю. Есть такой в Глоре, — умелый и не болтливый. Это уж точно.

Подъём тянулся полого, камней в еще зелёной траве было немного, фургон шёл легко. Хорошее время весна. Насекомых мало, йиены и пишачи бродят дальше в холмах. Впрочем, сейчас нам придётся сворачивать туда же. На подъеме будет сложно, — фургон хоть и пуст, но толкать его через осыпи ещё то удовольствие.

Слева сверкнул ослепительный морской простор. Из-под тента фургона высунулся Сукс:

— Милорд, прикажите сворачивать? Надо бы облегчиться.

Я поморщился: