Парни волокли добычу поочерёдно. Мальчишка почти ничего не весил, но вонял немилосердно. Даже когда мы выбрались с обезьяньего кладбища, облако мерзкого аромата следовало вместе с нами.

«Бородавка» осталась за спиной, когда мы услышали испуганное ржание лошадей и вопли Бороды. Подгонять бойцов нужды не было — мы напрямую проламывались сквозь кусты и прыгали по камням. У меня мелькнула мысль оставить Рыбоеда, волокущего на плече улов, в тылу, но это было бы опрометчиво. Отягощённый мальчишкой, он может не отбиться, да и не ясно, что случилось с Бородой.

Скатываясь по камням, я как раз успел увидеть, как лошади рвут поводья и исчезают во тьме. У маленького костра катался пёстрый клубок: Борода и несколько диких кошек. Ещё одна, волоча неподвижные задние лапы, пыталась отползти во тьму. Глухое рычание и фырканье кошек, треск разлетающихся головней, вопли Бороды — нашему однорукому кормчему приходилось туго.

Одна из кошек при моём приближении совершила дивный прыжок и исчезла в камнях. Второй повезло меньше — я с оттяжкой рубанул её по шее. Кошки, яростно шипя, рассыпались: размера они были среднего — едва ли самая крупная из самок, поднявшись на задние лапы, превысила бы ростом взрослого человека. Всего четыре киски — ту, с разрубленным хребтом, брать в расчёт нет смысла. Справимся.

— По голове их, милорд! — завопил Сукс, уже прикинувший стоимость жёлто-серого меха.

Очевидно, кошки отправлять свои шкуры на глорский рынок не торопились, потому что прыгнули в темноту. Лишь короткохвостый подросток устрашающе зашипел и кинулся на меня. Я сунул ему в пасть защищённое наручем предплечье, устоял на ногах и распорол мечом пушистое брюхо. Рыбоед, подскочив с другой стороны, всадил своё сильно укоротившиеся копьё в горло коту.

— Шкуру! Шкуру! — горестно вопил Сукс, норовя метнуть копьё в кошку покрупнее. Но кошки уже скрылись в расщелинах, лишь из темноты донесся раздражённый вой.

Кот-придурок, подбитый нами, ещё извивался, упрямо полз к моим ногам. Должно быть, в его пятнистую родословную и осёл затесался. Я разрубил коту голову и рявкнул на Рыбоеда:

— Груз держи!

Боец отпрыгнул к мальчишке, оставленному на камнях. Сосунок пришёл в себя, во все глаза пялился на нас и подыхающих котов.

— Живей, парни! — сказал я, поглядывая в темноту. Едва ли коты рискнут напасть вновь, но следить за нами определённо будут. Таких злопамятных зверушек ещё поискать.

У нас осталось две лошади. Мне было жаль удравшего Смыка, отличный был мерин. Впрочем, нужно было что-то срочно предпринять — Борода был плох, и король нам потерю лучшего кормчего едва ли простит. Мы кое-как замотали разодранное брюхо однорукого — кошачьи когти располосовали его от грудины до паха — странно, что потроха ещё не вывалились наружу. Борода стонал. Я смочил ему губы из фляги и вытер окровавленные руки о штаны раненого:

— Грузи!

Сукс уже сидел в седле, мы подняли ему раненого, и боец обнял грузное тело, с трудом удерживая его верхом. Борода замычал от боли.

— Облапь получше, — приказал я Суксу. — Боги простят.

Боец что-то пробурчал, крепче обнимая раненого. Рыбоед, беря коня под уздцы, обернулся ко мне:

— Мальчонке воды бы и пожрать. Похоже, он смерть как голодный.

Я пожал плечами. Еды у нас с собой всё равно не было.

К фляге мальчишка потянулся сам. Значит, человеческую речь понимает. И то хорошо. Пока он чмокал, жадно высасывая воду, я отошёл к коту и выдрал из раны кусок мышцы. Теплое жёсткое мясо поддаваться не хотело, пришлось обрезать кинжалом.

— Поехали.