Вообще все мое детство и первые годы молодости я много провела в театре. По службе своей в придворном ведомстве, отец мой имел право на даровую ложу; и вот мать моя, не любившая оставлять девочек без себя дома, возила нас часто в театр. Она очень любила, например, оперу "Жизнь за царя", а так как нам уже надоело, то я часто спала на диванчике в темной комнатке за передней частью ложи. Эту оперу я певала всю наизусть, и впоследствии часто играла ее для матери.

 Возили нас и в Малый театр, где тогда играл знаменитый актер Щепкин. Как сейчас вижу я его небольшую, толстенькую фигуру в роли городничего в гоголевском "Ревизоре", и в роли Фамусова в комедии Грибоедова "Горе от ума". В этой же комедии играла знаменитая в то время актриса Александра Ивановна Колосова. Лучшей Лизы я и после никогда не видала. Умерла Колосова еще совсем молодая; но такой сердечной, горячей, искренней игры я встретила разве только в талантливой итальянской Дузе, которую видела в Москве уже десятки лет позднее.

 Но частые посещения театра незаметно втянули меня в любовь к опере, и вообще к музыке. Целый ряд опер переслушала я в своей юности. Сначала увлекала меня легкая музыка "Марты" Флотова, "Фенеллы" Обера, Лучии, Сомнамболы и других. Прослушав оперу, я тотчас же брала из абонемента (мы были абонированы у Эрлангера на ноты) оперу, разыгрывала ее и пела с начала до конца. Голос у меня был большой, но первобытный, и я совсем не умела и не могла им владеть. Вдруг возьму фальшиво ноту, вскрикну от ужаса, что не попала, и сейчас же замолчу.

 Как-то раз Лев Николаевич уговорил нас ехать в его любимую оперу "Дон Жуан" Моцарта и сам поехал с нами7. Он очень восхищался любимыми мотивами, указывая их и нам, двум сестрам. Очень было интересно и весело с ним в этот вечер. Помню смешной разговор наших соседей по ложе, Михаила Николаевича Лонгинова и Полторацкого. Они разбирали нашу с сестрой наружность, и Лонгинов, поставив руку ниже носа, сказал про меня: "Jusque ici charmante, la bouche horrible!" {До сих пор очаровательно, рот ужасный (франц.).}. Это был, как мне кажется, первый толчок в моей жизни, который заставил меня подумать о моей наружности и о том, что она может иметь значение.