-- Славные девочки,-- говорил Лев Николаевич. -- Как хорошо накормили нас2.
Он, видимо, любовался нами, и это придавало еще более радости нашим трудам.
Лев Николаевич бывал у нас редко, так как и в Москве он бывал только проездом. Помню, в одно из своих посещений он собрал нас: брата Сашу, двух моих сестер и меня,-- и учил нас петь хором. Сначала мы пели коротенькое четырехстишие, кажется, очень старинное. Вот слова:
"С тобой вдвоем, коль счастлив я,
Поешь ты лучше соловья,
И ключ по камешкам течет,
К уединенью нас влечет"3.
Сестра Таня пела первый голос, я -- второй, сам он пел басом. Еще пели мы "Херувимскую" Бартнянского4, и Лев Николаевич сердился, когда кто фальшивил.
Раз ходили мы с ним гулять в Тушино, и как всегда, и впоследствии, он любил отыскивать новые дороги и места, так и тогда он завел нас в болото, где я завязла и потеряла калоши, за что мне был строгий выговор от матери. Вообще я легко теряла вещи, была беспорядочна, быстро и легко все забывала, увлекаясь чем-нибудь. Потеряла я раз новый зонтик и плакала от страха перед матерью, которая всегда говорила один упрек:
-- Отец ваш все силы отдает, работает на вас, а вы ничего не бережете.
Слезы мои увидел отец, велел скрыть от матери потерю зонтика и в следующий свой приезд из Москвы привез мне новенький, белый с розовым зонтик, который привел меня в большой восторг. Сквозь улыбку, моя мать все-таки упрекнула меня в небережливости и забвении трудов отца.
КОНЕЦ ЯНВАРЯ 1854. СЕВАСТОПОЛЬСКАЯ ВОИНА
В это время в квартире нашей должны были произвести ремонт, и мы переходили в другую квартиру напротив. В ту минуту, как я несла какие-то ящики и шкатулку моей матери, к крыльцу нашему подъехал Лев Николаевич и объявил нам, что едет на войну в Севастополь, приехал с нами проститься, и заедет в Ясную Поляну к своим5.
Известие об отъезде на войну Льва Николаевича меня поразило так тяжело, что я, поставив шкатулку матери, тут же, в пустой комнате села на пол и уткнула голову в сиденье мягкого стула, и начала рыдать. Я тогда же решила непременно итти в сестры милосердия, как только буду большая, чтобы за ранеными ходить, за Львом Николаевичем, не соображая ни о годах, ни о продолжительности войны. Вскоре к нам заезжал и граф Сергей Николаевич Толстой, красавец в мундире Стрелкового батальона императорской фамилии. Но Сергей Николаевич со своим батальоном до места войны не дошел, мир был заключен раньше.
В эту зиму впервые прочла я "Детство и отрочество" Льва Николаевича. Никакое чтение во всей моей жизни не произвело на меня такое сильное впечатление, как сначала "Давид Копперфильд" Диккенса и "Детство и отрочество" Толстого. Когда я кончила эту толстую книгу перевода "Давида Копперфильда", то мне стало невыносимо грустно, точно я навсегда рассталась с самыми дорогими, близкими людьми6. Чтением же "Детства и отрочества" я не ограничилась и переписывала, заучивая наизусть, любимые места.
1855--1856. ТЕАТР