После двухмесячных гастролей пантомима вернулась в Нью-Йорк. В целом это предприятие закончилось для мистера Дейли прискорбным финансовым крахом, и Джейн Мей вернулась в Париж.
Что же было делать мне? Я снова встретилась с мистером Дейли и попыталась заинтересовать его моим искусством. Но он, казалось, оставался совершенно глухим и равнодушным ко всему, что я могла предложить ему.
– Я выпускаю труппу со «Сном в летнюю ночь». Если хотите, можете танцевать в сцене с феями.
Мои идеи заключались в том, чтобы посредством танца выразить человеческие чувства и эмоции, и меня совершенно не интересовали феи. Но я согласилась и предложила станцевать под музыку «Скерцо» Мендельсона в сцене в лесу перед выходом Титании и Оберона.
Когда начался «Сон в летнюю ночь», я была одета в длинную прямую тунику из белого с золотом газа с двумя мишурными крылышками из фольги. Я решительно возражала против крыльев, они казались мне смешными. Я пыталась убедить мистера Дейли, что смогу изобразить крылья, не надевая на себя сделанных из папье-маше, но он упорно стоял на своем. В первый вечер я вышла на сцену танцевать одна, и была счастлива. Наконец-то я стояла одна на большой сцене перед многочисленной публикой и могла танцевать. И я станцевала, да настолько хорошо, что публика невольно разразилась аплодисментами. Я произвела настоящую сенсацию. Зайдя за кулисы, я надеялась найти мистера Дейли довольным и принять его поздравления. Но он кипел от ярости.
– Здесь не мюзик-холл! – метал он громы и молнии. – Неслыханно, чтобы публика аплодировала этому танцу!
Когда на следующий вечер я вышла танцевать, обнаружила, что свет потушен. И каждый раз я исполняла свой танец в этом спектакле в темноте. Ничего невозможно было разглядеть, кроме белой порхающей фигурки.
После двухнедельных выступлений в Нью-Йорке мы снова отправились на гастроли теперь уже со «Сном в летнюю ночь», и для меня опять начались тоскливые дни и поиски пансионов. Мне только увеличили жалованье до двадцати пяти долларов в неделю.
Таким образом прошел год.
Я чувствовала себя ужасно несчастной. Мои мечты, мои идеалы, мои амбиции – все казалось тщетным. Я мало с кем подружилась в труппе. Все считали меня чудачкой. Я обычно ходила за кулисами с томиком Марка Аврелия. Я старалась усвоить стоическую философию, чтобы как-то облегчить постоянно испытываемые мною страдания. Тем не менее во время этой поездки я обрела одного друга, молоденькую девушку, по имени Мод Уинтер, которая играла роль королевы Титании. Она была очень милой и относилась ко мне с сочувствием, но у нее была странная мания: она питалась только апельсинами и отказывалась от иной пищи. Наверное, она не была создана для этого мира – несколько лет спустя я прочла о ее смерти от злокачественной анемии.
Звездой труппы Огастина Дейли была Ада Реган, великая актриса и в то же время чрезвычайно несимпатичная особа для тех, кто находился ниже ее по рангу. Единственной радостью, которую я испытывала в труппе, было наблюдать за ее игрой. Она редко ездила с нами на гастроли, но по возвращении в Нью-Йорк я часто видела ее в ролях Розалинды, Беатриче и Порции. Ее можно назвать одной из величайших актрис в мире. Но эта великая актриса в обычной жизни была очень гордой и замкнутой и совершенно не беспокоилась о том, чтобы добиться хотя бы симпатии участников труппы. Казалось, ей даже было трудно говорить нам «добрый день», и однажды за кулисами появилось следующее объявление:
«До сведения труппы доводится следующее: здороваться с мисс Реган не обязательно!»
И действительно, за все два года, что провела в труппе Огастина Дейли, я ни разу не имела удовольствия побеседовать с мисс Реган, она явно считала всех менее значительных членов труппы недостойными своего внимания. Я помню тот день, когда ей пришлось подождать из-за собравшихся вокруг Дейли актеров, она взмахнула рукой над нашими головами и воскликнула: «О, повелитель, как можешь ты заставлять меня ждать из-за всех этих ничтожеств!» Поскольку я оказалась в числе ничтожеств, то мне не слишком понравилась подобная цитата! Не могу понять, как такая великая актриса и обворожительная женщина, как Ада Реган, могла допустить подобную оплошность, и отношу это только на счет ее возраста – ей тогда было уже почти пятьдесят. Она привыкла к обожанию Огастина Дейли, и теперь ее, по-видимому, возмущало, когда он выделял из труппы какую-то хорошенькую девушку, которая в течение двух-трех недель или двух-трех месяцев оказывалась поднятой до ведущих ролей без каких-либо видимых на то оснований, хотя, возможно, основания имелись, но они были не по вкусу мисс Реган. Я же восхищалась Адой Реган как актрисой, и для меня тогда очень много значило бы хоть несколько слов одобрения с ее стороны. Но за все эти два года она даже не посмотрела на меня. Я помню, как однажды в конце «Бури», когда я танцевала, развлекая Миранду и Фердинанда во время свадьбы, она просидела весь танец отвернувшись, и это привело меня в такое замешательство, что я едва смогла закончить танец.
В ходе гастролей со «Сном в летнюю ночь» мы однажды приехали в Чикаго. Я была вне себя от радости, встретившись со своим предполагаемым женихом. Снова наступило лето, и каждый день, когда не было репетиций, мы отправлялись в лес и подолгу гуляли там. Я все больше и больше ценила интеллект Ивана Мироцкого. Когда несколько недель спустя я уезжала в Нью-Йорк, было решено, что он последует за мной и мы поженимся. Мой брат, прослышав об этом, к счастью, навел справки и выяснил, что у Мироцкого уже есть жена и живет она в Лондоне. Мать пришла в ужас и настояла на том, чтобы мы расстались.
Глава 5
Теперь вся наша семья жила в Нью-Йорке. Нам удалось снять студию с ванной, и, так как мне хотелось, чтобы она оставалась свободной от мебели и у меня было место для танцев, мы купили пять пружинных матрасов. По всем стенам студии мы развесили занавесы, а матрасы в дневное время ставили стоймя. Кроватей у нас не было, мы спали на матрасах, укрывшись одним стеганым одеялом. В этой студии Элизабет открыла школу, как в Сан-Франциско. Огастин вступил в театральную труппу и редко бывал дома, пропадая на гастролях. Реймонд рискнул заняться журналистикой. Чтобы покрыть расходы, мы сдавали студию в почасовую аренду преподавателям красноречия, музыки, пения и т. д. Но поскольку у нас была только одна комната, всей семье приходилось отправляться на прогулку, и я помню, как мы в снег тащились по Центральному парку, пытаясь как-то согреться. Затем мы возвращались домой и прислушивались у двери. Там был один преподаватель ораторского искусства, который всегда заставлял своих учеников разучивать одно и то же стихотворение – «Мейбл, маленькая Мейбл, прислонив лицо к окну…», он обычно повторял эти строки с преувеличенным пафосом. Ученик подхватывал абсолютно лишенным выражения голосом, и учитель обычно восклицал:
– Неужели вы не
Тогда же Огастину Дейли пришла в голову идея поставить «Гейшу». Он занял в спектакле и меня, заставив петь в квартете, хотя я никогда в жизни не была способна пропеть хотя бы ноту! Трое остальных участников квартета заявляли, будто я все время сбиваю их с тона, поэтому я обычно стояла с самым милым выражением лица и открывала рот, не издавая ни звука. Мама все время удивлялась тому, что у других во время пения так ужасно меняются лица, в то время как мое никогда не теряет приятного выражения.
Нелепость «Гейши» стала последней каплей, переполнившей чашу моего терпения в наших взаимоотношениях с Огастином Дейли. Помню, как однажды он вошел в темный театр и обнаружил меня лежащей в ложе и плачущей. Он склонился надо мной и спросил, в чем дело, и я призналась ему, что не могу больше выносить глупости вещей, идущих в его театре. Он признался, что и ему «Гейша» нравится не больше, чем мне, но ему приходится думать о финансовой стороне дела. Затем, желая утешить меня, Дейли просунул руку за ворот моего платья, но этот жест только рассердил меня.
– Какой смысл держать меня здесь с моим даром, если вы не используете его? – заявила я.