Бескрайность Сибирской равнины – это поразило, пожалуй, больше всего. Зауральская степь, тростники болот, редкие колки – берёзовые лески, а среди них промельк табунка косуль, стайки уток над неувиденными из оконного окна озёрами. Бесконечные поля пшеницы уходили куда-то за горизонт, в края, так никогда и непознанные. Много раз потом я пересекал страну с запада на восток и обратно, на поезде и в самолёте, но первые впечатления остались навсегда.

Мне повезло в жизни. Я видел бушующий Байкал и прозрачнейшую, ещё «бесплотинную» Ангару. Забайкальские степи запомнились терпким запахом полыни да песком на зубах. В алтайских ленточных борах я дышал смолёвым сосновым воздухом, смотрел на синеющие Алтайские горы далеко у горизонта, за которыми – я увидел всё это вскорости – дыбились громады Белухи, и простиралась между гор гладь Телецкого озера. Я прожил на его берегах три года, исходив пешком и проехав верхом многие сотни километров по тропам и бездорожью.

В Новосибирской области довелось мне увидеть то, чего я потом никогда и нигде не видел – сплошное (почти без просветов!) чёрное покрывало на широченном Убинском озере – это были стаи осенних пролётных нырков. Когда эта масса срывалась с места, она закрывала собой полнеба.

У Красноярска я любовался последним, наверное, мощным ледоходом незадолго до его перекрытия, ночевал с охотниками в крытом берёстой чуме на Нижней Тунгуске, восточнее Ванавары, места падения Тунгусского метеорита. С приятелем охотоведом переплывал кромешной ночной темью в утлом обласке, долблёной лодке, Обь ниже Новосибирска. Ночью она казалась нам бескрайней. В декабре на хабаровской речке Урми заскочили мы, я и мои проводники, на дымящуюся от мороза наледь и бежали больше километра до избушки, проваливаясь местами почти до колена.

B белую северную ночь довелось мне стоять на древнем Уральском хребте, границе Европы и Азии, глядя на уходящую на восток Великую Сибирскую Равнину, a за спиной у меня начиналась Европа.

Не единожды потом я бывал там, где жил раньше – особенно на Алтае и Урале – и раз от разу, от приезда к приезду видел, как меняются так любимые мной места, которые когда-то – я ещё это застал – были почти в первобытном состоянии.

Люди концентрируются в городах. Для них, горожан, природа стала чем-то абстрактным. Взросло уже далеко не первое поколение, которое никогда не касалось босой ногой весенней, сырой и ещё прохладной земли, которое никогда не видело, как восходит солнце из-за дальнего леса, как сверкают его лучи на утренней росе, и никогда не слышало песни жаворонка над первыми весенними проталинами в полях.

Их нельзя осуждать, они лишены этого не по своей воле, они – горожане, заложники городской жизни. На их долю достались замусоренные пластиковыми бутылками и загаженные собаками скверы, пруды и прудики, заражённые целым набором болезнетворного сообщества и «благоухающие» теми запахами, от которых одно спасение – зажать пальцами нос да поскорее проскочить мимо. Они уже привыкли к вялым и обтрёпанным зверям в зверинцах и зоопарках, к воронам и воробьям под окнами многоэтажек, выстроившихся крепостными стенами вдоль ревущего потока автомашин на магистралях. Для разнообразия – только картинка на телеэкране, которая к тому же показывает нашу страну гораздо реже, чем какую-нибудь Африку, Америку или Галапагосские острова. Нет возражений – картинка красивая, да не наша только, ведь, по русской пословице, на родной стороне и камушек знаком.

Россию тоже показывают по телевидению, да только каким-то странным образом. Мы постоянно видим её разрушенной и взорванной, горящей или полузатопленной – вырубленные леса, отравленные заводскими отходами реки c дохлой рыбой на пустых берегах. Да, всё это есть и показывать это надо, но не думаю, что демонстрацией одних этих скорбных кадров можно научить любить свою Родину, её природу. Ведь на одних несчастьях не взрастить счастливого человека. Складывается впечатление, что там, «за бугром», сплошные пальмы и лазурные берега, пляжи и зелёные непроходимые джунгли с попугаями, бескрайние просторы саванн, по которым бредут неисчислимые стада антилоп.

Но где же синева Алтайских гор и сумрак саянской тайги? Где бескрайность тундр и вереницы мигрирующих оленей – они ведь пока ещё не перевелись? Где мощь и величие жемчужины нашей природы, Байкала? Не весь же его отравили. Почему мы не можем видеть кристальные струи древней Печоры и мелькающие в них, словно торпеды, тела сёмг, идущих на нерест? «Русь! Дай ответ! Не даёт ответа».

К чему нам все эти заморские красоты, когда и своих предостаточно. Мила та сторона, где пупок резан! Как не вспомнить слова, написанные более четверти тысячелетия тому назад Степаном Крашенинниковым, академиком российским, первым исследователем Камчатки, другом и сподвижником Михайлы Ломоносова. Вот что он писал в предисловии к своему знаменитому труду «Описание Земли Камчатки»: «Знать своё отечество во всех его пределах, знать изобилие и недостатки каждого места, знать промыслы граждан и подвластных народов, знать обычаи их, веру, содержание и в чём состоит богатство их, также места, в коих они живут, с кем пограничны, что у них произростит земля и воды и какими местами к ним путь лежит, всякому, уповаю, небесполезно, а наипаче нужно великим людям, кoтoрые по высочайшей власти имеют попечение о благополучном правлении государства и о приращении государственной пользы… Какая от того прибыль, когда кто знает, что дeлaется в Индии и Америке, а о своём oтечествe столько имеет понятия, что едва известно ему то место, где он живёт и где его поместье. Знание состояния чужих государств тогда и приносит пользу, когда кто, будучи известен в своём отечестве, может усмотреть разность в исправности дел, касающихся до благополучия государств и благосостояния. В таком случае можно стараться всякому по должности, чтоб сравняться c другими государствами, в чём они имеют преимущество, или и превзойти их».

Памятуя эти слова, можно с уверенностью сказать, что рано или поздно найдутся такие люди, что рано или поздно русская природа их стараниями будет сохранена и показана русскому народу, да и всему миру во всём её величии, a нравственность будет возрождена в народе так же, как возрождает порушенная человеком природа сама себя.

Неужели немцы, справившиеся с загрязнением Рейна, в воде которого можно было чуть ли не фотоплёнку проявлять, а теперь в него заходит лосось, живущий только в чистой воде, умеют это делать лучше нас? Или та же Америка, чуть было не уничтожившая Великие Озёра, а там теперь резко увеличилась численность того же лосося? Это ли не показатель чистоты среды обитания. Неужели мы хуже них и не сможем вернуть России её былую красоту там, где она была утеряна? Не верю пессимистам. Не они будут восстанавливать Россию.

Да, есть озоновые дыры, есть мёртвая чернобыльская зона, есть нефть, заливающая побережья морей и идущая по поверхности северных чистейших рек. Всё это есть, но как есть те, кто «помогает» коверкать природу России, так есть и те, которые помогают ей восстановиться. Есть бесстрашные и бескорыстные охотничьи и рыбные инспектора, есть простые шофёры, которые никогда не изгадят лесную полянку кучей мусора из кузова самосвала из-за того, что до свалки ехать далеко. Есть настоящие, правильные охотники, что никогда не сбраконьерят, хотя в лесу с ним один на один. Есть, наконец, и в правительстве, и на местах люди, которые понимают ситуацию, хотя и не всегда могут проявить себя с принципиальной стороны. На всё должно быть отпущено своё время. И, может быть, мой внук будет вспоминать те места России, где ему довелось побывать и полюбоваться её красотой.

Однажды в мае, северной, почти совсем уже белой ночью мы сплывали на «казанке» с мотором по реке Илычу, северной границе Печоро-Илычского заповедника. Ледоход уже прошёл. По берегам лежали выпихнутые им льдины. Днём, под лучами солнца они распадались на длинные голубые ледяные палочки. Ивы, берёзы, черёмухи, лиственницы стояли ещё неодетыми и только начинали разворачивать клейкие и ароматные листочки. Солнце вот-вот должно было подняться из-за далёкого Уральского хребта. Перед восходом, как всегда, заморозило. Мы окоченели в дюралевой лодке посреди полноводной холодной реки и решили вылезти на берег, чтобы согреться – развести костёр или просто побегать. Заглушив мотор, мы пристали к месту, где за высоким берегом виднелись какие-то старые постройки. Оказалось, что это покинутый лесопункт. Вырубив окрест положенное и неположенное, лесорубы бросили кипевший когда-то жизнью, a теперь ненужный посёлок.

Такие места неизъяснимо привлекают внимание. Что тянет человека к развалинам церкви или дома? К заброшенному кладбищу? Кто скажет?

Подталкиваемые этим странным любопытством, позабыв о холоде, мы двинулись по улице когда-то живого человеческого поселения.

Покосившиеся щитовые дома c дырявыми крышами и пустыми, без рам и стёкол, оконными проёмами, словно слепые, смотрели и не видели нас. Какие-то склады, провалившееся овощехранилище. По ним и прямо нам в глаза ударили вдруг первые лучи солнца. Сразу засияли листики на молоденьких берёзках и хвоя на сосенках, которые изрядно уже наросли по улицам и дворам былой жилухи. Прошлогодний бурьян, измятый долгой северной зимой, сверкал инеем. Тишина стояла поразительная! Не было слышно даже бульканья полой воды под берегом. Всё будто вымерло, уничтоженное атомной войной! Именно так я представлял себе возрождающийся мир после неё! Нет людей – одна только природа, постепенно возвращающаяся к ceбe домой!

И тут из-под моей ноги с тревожным тириканьем слетел маленький куличок, перевозчик, открыв нам незатейливое своё гнёздышко с четырьмя пёстренькими яичками. Оно показалось мне тогда символом возрождающейся природы, преодолевшей всё насилие над ней!

B конечном счёте природа всё-таки сильнее нас. Так или иначе, она всегда возьмёт своё. Другой лес взрастёт на месте вырубленного, другие птицы совьют гнёзда у его корней, другие поколения людей придут на эти места. Придут с новым опытом, новыми знаниями, с новым пониманием того, как надо жить в Природе.