- Володя, переводи! - командует Маня-Алина, и я понимаю, откуда у Орловского растут ноги его властных замашек.

- Мама не доверяет переводу мужа - он может сглаживать углы не всегда корректных выражений доньи Долорес.

- А ты, значит, честный? - интересуюсь, продолжая наблюдать за театральной постановкой в исполнении семьи Орловских-Браво.

- Почти. Кто я такой, чтобы вбивать клин в пропасть? Сеньора Браво говорит, что ты прекрасно выглядишь, несмотря на свой возраст, - это он матери. Маня улыбается, но я вижу, как опасно сверкают её глаза.

- Скажи ей, что и она не изменилась - всё такая же великолепно пышная.

Пышная - это скромно сказано. Сеньора Долорес тоже привлекала к себе внимание. Во-первых, она была не пышная, а необъятная. Во-вторых, подвижная как ртуть, несмотря на достаточно объёмные формы. Две увесистые дыни и похожий на земной шар арбуз - грудь и живот то есть.

Всё это «богатство» шевелилось, колыхалось, двигалось, дышало, привораживая намертво. Казалось, что она танцует, выделывает какие-то немыслимые па ногами. Очень хотелось уловить ритм и - неожиданно - подстроиться, двигаться с нею в такт.

В-третьих, у доньи Браво росли усы - торчали во все стороны над верхней губой грубые чёрные волоски. Невероятно, но это не отталкивало, а заставляло пялиться на неё ещё пристальнее. У неё, как и у сына, крупный, с горбинкой нос. И если у сына такой шнобель смотрелся благородно, у сеньоры он воистину выглядел как чужеродный орган, оторванный с чьего-то лица и криво прилепленный между пухлыми щеками.

Ну, и в-четвёртых, у неё очень красивые глаза - ореховые, живые, говорящие. Тяжёлые, явно крашеные в жгуче-чёрный цвет волосы заплетены в толстую косу и уложены огромным бубликом на затылке.

А ещё у сеньоры Браво массивные золотые серьги кольцами, что делает её похожей на цыганку. Мягко говоря, впечатлений мне хватит надолго.

- Насть...

-А?.. - мне трудно сфокусироваться: две речи сплетаются воедино, и уже не совсем понять, кто и что говорит, потому что Изабель тоже лопочет на испанском довольно бодро. Подозреваю - почти идеально.

- Рот прикрой и улыбайся. Мы сейчас о тебе говорим.

Убила бы его за манеру без конца мной помыкать! Ну, ничего, я терпеливая. Будет ещё шанс отыграться.

- Рад познакомиться с вами, Анастасия, - дон Пабло по-русски говорит без акцента. Он берёт своими божественно прекрасными руками мою ладонь и прикасается губами. О, боги! Впервые в жизни мне целуют руку, да ещё с таким почтением! Вот это мужчина - и я понимаю! Не то, что некоторые. - Наконец-то Владимир повзрослел.

За спиной недовольно каменеет «тело», но не возражает и не огрызается. Донья Долорес тоже не отстаёт - заключает меня в свои щедрые объятия. Она мягкая, как перина. Это неожиданно приятно. Никогда бы не подумала. От неё приятно пахнет не духами, а специями, кофе, какой-то чертовщиной. Почему-то хочется прижаться к её дыням и подставить голову под пухлую ладонь. Да можно и не подставлять - она сама гладит меня любовно по волосам, что-то приговаривая.

- Бабуля говорит, что ты очень красивая сеньорита, - переводит Белка, - а ещё жалеет, что такая ягодка твердокаменному бесчувственному лбу досталась. Прости, Вова.

- Белка, ты бы причесалась и платье переодела. Скоро гости, а ты выглядишь, как Золушка после кучи дел и переборки гречки, - голос у Орловского недовольный. - А мы тут сами как-нибудь разберёмся, у кого какой лоб.

Хочется хихикнуть, но я мужественно сдерживаюсь. Судя по всему, нелюбовь синьоры Браво на всех носителей фамилии Орловских распространилась.

- Простите маму великодушно, - извиняется дон Пабло, - она очень эмоциональная, часто говорит всё, что в голову приходит.