Впиваюсь зубами в запястье, пытаюсь хоть так отвлечься от созерцания чужих обнимашек, но больше всего хочется схватить что-то тяжёлое и как пульнуть в окно, чтобы в чью-то подлую голову попало. Кровь, брызги, эпичный конец представлению!

Моргаю часто-часто, а время замедляет свой бег. Картинка перед глазами смазывается, замирает, словно кто-то фильм на паузу поставил. Нет, хватит!

Где я нахожу в себе силы отвернуться? Отползти от окна? Не знаю. Не иначе, как инстинкт самосохранения врубился, спасая меня от необдуманных действий, от истерики. Пачкаясь в пыли, я ползу и ползу обратно к двери, но на чистоту наряда мне как-то пофиг. И на шашни Тимура тоже! Плевать, я сказала. Слышишь, глупое сердце? Плевать!

Только уговоры не помогают, и оно стучит в рваном ритме, то замирая, то снова несясь вскачь, приплясывая при каждом ударе. Я кладу искусанную руку на грудь, глажу, пытаюсь успокоиться. Сжимаю пальцы, кулаком бью по рёбрам, но ничего не чувствую. Совсем ничего, а жгучая ревность отравляет кровь, мутит окружающий мир, делая его ещё чернее.

«Нельзя плакать из-за мужиков, они всё равно ничего не оценят», — любит повторять моя лучшая подруга Анжелика каждый раз, когда на её бурном личном фронте случается коллапс. Мантра у неё такая, и я сейчас повторяю эту фразу про себя раз за разом, размазывая горячие слёзы по щекам.

Может, это ошибка? Вдруг это его родственница? Я цепляюсь за мысль, точно за щепку в бушующем океане, только слишком уж тесно она жалась к моему Тимуру — интимно очень. Родственники так жарко к шее не льнут.

Блин!

Это мой Каиров, только мой сухарь! То, что было между нами, не могло ничего для него не значить. Тимур хороший, Тимур правильный, он справедливый — этим отец очень восхищается, а уж папа в людях разбираться умеет. Он не мог поставить на кон их дружбу, долг, обязанности, забыть о данных другу обещаниях и просто трахнуть меня, чтобы время скоротать. Не мог!

Я уговариваю себя, всхлипывая, трусь пылающим лбом о дрожащие колени. У меня никак не получается успокоиться, и жгучая ревность, обида, как самый крепкий в мире коктейль, заменяют собой кровь.

За окном голоса. Они то стихают, то снова звучат слишком громко, но вдруг раздаётся рёв мотора и визг шин. Несколько секунд и теперь меня окружает не только полумрак чердака, ещё и оглушительная тишина.

Наверное, я могу выходить. Возможно, Тимур даже уехал с этой странной парочкой, окончательно оставив меня. Мужчины же исчезают иногда с радаров? Когда хотят избежать тяжёлых разговоров, вынуждают своим молчанием «до всего самой догадаться». Это тоже одна из великих мудростей моей слишком опытной для двадцати одного года и влюбчивой Анжелики.

Вполне возможно скоро приедет кто-то другой вместо Тимура и будет исправно меня сторожить, не позволяя себе ничего лишнего. Не волнуя меня, не будоража. Кто-то чужой, в кого я никогда не смогу влюбиться.

Я поднимаюсь на ноги, дрожащими пальцами открываю замок. Мне нужно выйти, нужно на воздух, но вдруг слышатся знакомые шаги. Тимур! Сердце делает кувырок, чуть не выпрыгнув из сжатого спазмом горла, после чего приземляется в районе пяток, когда Каиров не даёт мне захлопнуть дверь, тянет её на себя. Мне не нужно видеть, чтобы понять — это он, я его спинным мозгом чувствую, словно во мне радар настроенный.

— Ромашка, — тихое, хриплое.

Я ничего не могу с собой сделать: моя любовь слишком сильная, чтобы суметь оставаться холодной сейчас, но обида сильнее.

Отскакиваю от него так резко, что чуть снова не плюхаюсь на пол. Изо всех сил убеждаю себя быть выше этого. Элла, никаких скандалов. Слышишь?!

— Не называй меня так! — шиплю и упираю руки в боки. Я так крепко сжимаю кулаки, что пальцы болят, и прожигаю Тимура воинственным взглядом. Ну, во всяком случае, мне очень хочется, чтобы со стороны именно так и казалось.

Свет, падающий из-за спины Тимура, мягко очерчивает его фигуру, но лицо всё ещё остаётся в тени. Правда, это не мешает мне увидеть, как яростно горят его тёмные глаза. Он делает шаг в мою сторону, я отступаю. Снова шаг вперёд, мой назад и так, пока не упираюсь в прохладную стену. Нагретая за день крыша отдаёт своё тепло, или мне до такой степени жарко?

Тимур хлопает ладонью рядом с моей головой, но я умница, я даже не вздрагиваю, только почти ломаю пальцы, всё крепче сжимая их. Ногти вонзаются в ладони, суставы ноют, и я чувствую себя разбитой старушкой.

— Ты плакала, — утверждение, с которым невозможно поспорить, но я пытаюсь.