– Вы всерьез считаете дьяволом меня? – удивилась Сесилия.

– Нет. – Челюсть шотландца казалась гранитной, но жилка у него на виске заметно пульсировала. – Вы всего лишь немногим больше, чем обычный суккуб2. – Он взъерошил грязной пятерней волосы. – Как я мог не видеть этого раньше? Вы же созданы для распутства и обмана. Не могу поверить, что меня, пусть даже на короткое время, привлекла такая женщина.

– Я вовсе не собиралась вас искушать, – пробормотала Сесилия.

– Наглая ложь. – Рамзи посмотрел на нее очень внимательно. Он явно был зол, но одновременно и озадачен. Казалось, ему хотелось ей верить.

– Это правда, милорд. Я желала только мира между нами. Возможно, даже больше, чем мира… – Сесилия сделала маленький шажок в его сторону. – Поверьте, все, что я говорила вчера, чистейшая правда. А все, что произошло между нами, было настоящим.

Но тут судья вдруг взглянул на нее с отвращением и сквозь зубы процедил:

– В вас нет ничего настоящего. И манеры, и даже имя – все ложь. Ваши поцелуи – разменная монета, а ваш пол – оружие. Не рассчитывайте, что я снова позволю себя обмануть.

Сесилия промолчала. Было очень трудно сделать вид, что жестокость Рамзи ее не ранила. Хотя после стольких лет унижений она научилась изображать безразличие. Детство, проведенное в доме викария Тига, конечно, научило ее скрывать эмоции. Иначе она не смогла бы вынести оскорбления, которым подвергалась в университете.

Сесилия всегда старалась быть твердой. Она умела отвлекаться и защищаться от варварства мужчин и осуждения других женщин.

Тем не менее Сесилия осталась мягкой и уязвимой, поэтому всегда страдала от душевной боли, подвергаясь подобным нападкам. Собственная мягкость безмерно раздражала, но она не могла что‑либо изменить, ничего не могла с собой поделать.

Оскорбления всегда причиняли ей острую боль. Обжигали. Обижали и унижали. Как правило, если не заставляли чувствовать себя слишком большой, неуклюжей и достойной презрения, то давали понять, что она как личность совершенна ничтожна.

Почему мужчинам позволительно причинять женщинам боль и считать это правильным?

Почему этот огромный шотландец мог так спокойно стоять в самом центре хаоса, в который превратилась ее жизнь? Почему он старался разодрать ее душу своими ледяными когтями? Можно подумать у него было на это право…

Неужели это правосудие, если такой человек, огромный и надменный, считает себя истиной в высшей инстанции?

В груди Сесилии начало формироваться что‑то странное, мрачное и тяжелое, что‑то гнетущее. Она назвала бы это страхом, не будь оно, это чувство, таким болезненным… и совершенно новым для нее, так что девушка никак не могла подобрать подходящее для этого слово.

Рамзи же презрительно скривился и прошипел:

– Не могу не отдать вам должное. Вы целуетесь как девственница.

– А вы целуетесь как мужчина, который понимает разницу, – заявила Сесилия, чтобы не оставаться в долгу. – Как мужчина, который сначала превращает девственницу в шлюху, а потом ее же за это винит.

– Никогда! – рыкнул судья. Его глаза снова метали молнии. – И не думайте, что знаете меня. Я не такой, как те слабовольные подобия мужчин, которые тенями проскальзывают в ваши двери ради своих гнусных фантазий и мерзких прихотей. А вы, пользуясь их слабостями, лишаете их денег. Не думайте, что я ничего не знаю о компромате, который собирала Генриетта, и о том, что немало людей могли желать ее смерти. Следы многих преступлений ведут к этим дверям. – Рамзи приблизился к ней вплотную и теперь горой нависал над ней. – Вам известно больше, чем вы говорите, женщина. Ни за что не поверю, что вы не знаете, кто мог желать вашей смерти.

– Кроме вас? – съязвила Сесилия.