Вероятно, Сесилия не вполне понимала, что делала, зато ее пробудившееся тело точно знало, что ему требовалось; оно расцветало и отзывалось сладкой болью на каждое прикосновение мужчины.

А Рамзи все крепче прижимал ее к себе. В какой‑то момент он медленно склонил к ней голову, и глаза его вспыхнули.

Первый поцелуй был легким, почти воздушным – это был лишь слабый намек на поцелуй, легкое прикосновение губ, призрак того единственного поцелуя, который случился в саду герцога. И после этого Рамзи сразу же отстранился.

Сесилия не сводила глаз с его губ, находя нечто волшебное там, где раньше были только холод и злоба. «Возможно, он научится прощать», – внезапно промелькнуло у Сесилии.

Ее сердце гулко колотилось, а нервы были напряжены до предела – по телу растекалась тревога.

Сесилия закрыла глаза и затаила дыхание. «Когда же, когда? – спрашивала она… кого? – А вдруг он передумает?…»

Ах, ей не следовало волноваться. Губы Рамзи, горячие и чувственные, снова прикоснулись к ее губам – и все страхи тотчас же сменились совсем другим чувством. Чувством, которое невозможно было игнорировать.

Вот он провел кончиком языка по ее губам и накрыл ладонью ее руку, по‑прежнему касавшуюся его щеки. Их пальцы переплелись, и Сесилия ощутила дрожь, волнами пробежавшую по всему телу.

Только теперь она поняла, что затаила дыхание. И с облегчением сделала глубокий вдох.

Это искушение? Обольстительный грех, о котором ее многократно предупреждал викарий Тиг? Да, наверное. А чем еще могла быть эта неотвратимая и неослабная боль, тяга, проникавшая глубже, чем логика и доводы рассудка? То, что чувствовала сейчас Сесилия, – это были древние инстинкты, не имевшие названия.

Рамзи снова провел языком по ее сжатым губам, и из горла его вырвался хриплый стон. Губы Сесилии в тот же миг приоткрылись – а уже в следующее мгновение она вдруг обнаружила, что прижата к двери, рядом с которой они с Рамзи только что стояли. И теперь он сжимал ее руки, приподняв их над головой, а его язык… Ах, это было удивительно!… Его язык имел вкус вина и порока, и это сочетание казалось таким пьянящим, что лишало ее остатков здравомыслия.

Сесилия попыталась высвободить руки, чтобы прижаться к нему еще крепче и запустить пятерню в его шелковистую шевелюру – хотелось вцепиться в нее!

Ей хотелось, чтобы Рамзи… Ей хотелось всего, всего!… Но больше всего хотелось, чтобы он утратил над собой контроль и увлек ее туда, где реальность не имела значения, где разговоры не имели смысла и никто не рассуждал о морали и нравственности, где слышны только сладострастные стоны и хрипы.

А Рамзи по‑прежнему удерживал ее руки. И по‑прежнему целовал. Однако при этом казалось, что он, прижимая ее к двери, постоянно находился в движении, словно по телу шотландца прокатывалась огромная волна, которая то и дело толкала его вперед. Даже сквозь слои одежды Сесилия ощущала, как к ней прижимался его возбужденная плоть, огромная, твердая и горячая. И она чувствовала теплую влагу между ног, где ее интимные мышцы смыкались… вокруг пустоты.

Тело Сесилии выгнулось навстречу мужскому телу, и она, наслаждаясь греховностью ощущений, вся превратилась в воплощение горячего пульсирующего желания. Еще никогда Сесилия не ощущала такую острую потребность в мужских ласках, и ей хотелось… О боже, ей хотелось всего, всего!…

Она много лет скрывала свои желания даже от самой себя, но теперь они вдруг вырывались наружу под натиском яростной мужской атаки, и ее охватила присущая женщинам чувственность. Мужчина, самец, требовал ее тело для себя, но ведь и она хотела того же… Наверное, такими люди были в глубокой древности, когда жили в пещерах и одевались в шкуры. Тогда еще не было правил хорошего тона, ныне существующих в цивилизованных обществах, и самый могучий из воинов мог потребовать для себя выбранную им женщину по праву силы.

Рамзи был именно таким мужчиной. Сесилия сполна ощутила это, повинуясь его требовательным ласкам.