Сперва послышался гортанный клекот, а потом скрипучий смех:

— Не без оснований, полагаю. Получи я выгодное предложение, мне не составило бы труда переметнуться на ту сторону… И бедняга Лорензаччо сделал ошибку, не поговорив со мной доверительно по этому поводу. Наверное, счел меня порядочней, чем я есть на самом деле.

— Надеюсь, этой сволочи уже нет на свете.

— О-о, вот уж в чем у меня нет ни малейших сомнений… Ты же у меня на глазах рассек ему горло… Прореха была длиной чуть не в пядь. — Кровь хлестанула такой струей, что попала мне в лицо.

И с этими словами Малатеста решился шагнуть из арки, где они с капитаном стояли притаясь, и пойти на разведку. Капитан шел следом, внимательно вглядываясь в берег канала. Лишь кое-где светились окна, и вокруг царило полное безлюдье. И спокойствие.

— Ты хорошо выступил, — продолжал итальянец. — Даже я не сумел бы так споро управиться с кинжалом… И выпалил тоже очень вовремя. Те, кто был внутри, малость оторопели и дали нам возможность убраться. В том лишь могу тебя упрекнуть, что ты выстрелил мне над самым ухом и совершенно неожиданно. Черт возьми! Правое ухо у меня теперь как барабан продырявленный.

Они шли теперь очень близко, соприкасаясь плечами, старались держаться там, где потемней, и ловили каждый шорох за спиной. Ежась от ледяного ветра, задувавшего над каналом, Алатристе снова пожалел, что, убегая, сбросил плащ. Он так прозяб в еще не просохшей от пота рубахе под кожаным колетом, что временами его начинал бить озноб. Но тут уж ничего не попишешь, с неизбывным своим фатализмом заключил он. И во всяком случае, лучше дрожать от холода, чем валяться в снегу с потрохами наружу и не чувствовать вообще ничего.

— Я слышал, что там случилось во дворце дожа с Мартиньо де Аркадой и его людьми, — сказал он.

— Я тоже слышал… Что ж, не повезло.

Алатристе почувствовал, как что-то кольнуло его в душе. Приложил усилия, чтобы отогнать мысли, теснившиеся в голове. Не видеть лица друзей, чья судьба неведома. И это ему удалось. Не время сейчас было для этого, нельзя допустить, чтобы что-то застилало взор и заставляло сердце биться учащенно. Не те обстоятельства, да и спутник не тот — он хоть и был сейчас заодно с Гуальтерио Малатестой, так и не научился доверять ему.

— Остальные тоже, наверно, перебиты, — проговорил он задумчиво. — И те, что пошли брать Арсенал, и те, что должны были сжечь еврейский квартал.

Итальянец с полнейшим равнодушием дал понять, что разделяет это мнение. Здесь, в Венеции, сказал он, ни черта не вышло. И если сейчас кто-нибудь еще, кроме них двоих, остался жив, он сейчас мертвым позавидует.

— Я бы не хотел познакомиться со здешними застенками. По горло сыт тем, что выпало на мою долю в Мадриде… мне вот так хватило.

Он остановился посреди причала — темный силуэт четко вырисовывался на белом фоне, — покуда Алатристе оглядывал окрестности. Поблизости не было ни гондолы, ни гондольера, и канал в этом месте расширялся — посуху не обойдешь. Пройти можно было только по мосту Риальто, а он был, во-первых, далеко, а во-вторых, наверняка взят под плотное наблюдение. Разглядывая тонувшие в полумраке дома, капитан неожиданно подумал о донне Ливии Тальяпьере. Любопытно, что с ней сейчас. Хотелось бы также знать, в какой разряд попала куртизанка — к преданным или к предателям.

— Завтра весь город зажужжит, как потревоженный пчелиный рой, — сказал Малатеста, вернувшись с причала. — Представь, как венецианцы будут потирать руки, когда власти потребуют объяснений у испанского посла, а скольких-то твоих соотечественников повесят между колоннами Сан-Марко или отправят в руки палачей. — Он повел вокруг подозрительным взглядом. — Так что постараемся не попасть в их число.

— Все может выйти и по-другому, — ответил Алатристе.

— Это как же?

— Втихомолку.

— С чего ты это взял?

— Да ни с чего. Так просто… Однако же все происходит очень уж незаметно. Не находишь? Вся Венеция сейчас должна быть перевернута вверх тормашками, а тут — сам видишь… Полное спокойствие. Разве что дож подвергался нешуточной опасности. И все на этом. За нами с тобой должны бы сейчас гоняться сотни людей — и что? И ничего. Как будто сочли, что мы не представляем опасности.