Надя пожимает плечами.

Сворачивают с дороги, идут среди сосен по песку. Надя снимает туфли на высокой платформе. Рябец чуть отстал. Ну, решайся! — стучится в мозгу. — Она же нарочно в лес, нарочно!

Кладет руку на Надино плечо. Девушка останавливается.

— Ты что? — руку убирает.

— Я… я, — роняет сумку, пытается обнять ее, тычется лицом.

Она уворачивается:

— Ну-ну, балуй — здесь же людей полно!

— Я… я… просто… тебя… поцеловать…

— Поцеловать! — она быстро чмокает его в губы. — Вот! Потом, потом…

— Когда? — хрипит Рябец.

— Ну, вечером, кто ж днем — и целоваться?!

Месропов уже на пляже в компании. И Болтянский тут. Остальные незнакомые, чернявые, гортанные, соплеменники Месропова. Появление Рябца и Буратаевой встречают радостно — наливают армянский коньяк. Рябец не пьет — нюхает, отставляет. Во-первых, он еще никогда не пробовал ничего крепче новогоднего шампанского, во-вторых, он злится: Надя — единственная девушка в компании. Идет купаться. Плавает долго, следит за ней. А та уж и повизгивает, и похохатывает, и ее уже лапают. И Месропов, и друзья его. «Суки, суки!..» — кричит он, погружая голову в воду — чтобы и не слышно, и в полный голос.

Играют в мяч, прыгают, бесятся. Рябец сидит на топчане и злится. Потом бредут на Круг в пивную. Месропов с Буратаевой — сзади в обнимку. Рябец озирается. Он не подходит к Буратине ни в пивной, ни позже, когда заявились наконец на дачу к Лидухе — маленькой брюнетке с цепкими глазками. Она встречает гостей на крыльце. Месропов целует ей руку, и в этот момент Буратина вспоминает о Рябце, озирается. Он стоит в калитке.

— Идешь, что ли?

— Нет, я домой.

Он убьет ее, эту сучку, убьет.

Рябец сжимает сухие кулачки.

Смех из окна на втором этаже:

Ха-ха-ха-ха! Хо-хо-хо-хо! Хи-хи-хи-хи!

Этот последний — ее.