Пан Чаплинский начал бранить корчмаря, грозя ему своей немилостью и страшными карами, но под ледяным взглядом «крулевны» съежился, умолк. Такое убийственное, безграничное презрение сочилось из ее прекрасных глаз. Он попробовал было перевести разговор на другую тему, но быстро обнаружил, что вместо диалога получится монолог. То ли пани от дорожной усталости не была расположена к беседе, то ли не собиралась менять гнев на милость.

Для самодовольного шляхтича, привыкшего к собственной значимости и неотразимости, это было страшным ударом. И, когда они после ужина вернулись в комнату, Чаплинский не выдержал. Он резким, повелительным жестом выставил за порог служанку, явившуюся, чтобы помочь пани раздеться, и подступил к рассерженной красавице, заламывая руки, словно лицедей перед зрителями:

– О, как больно, как невыносимо видеть гнев моей крулевны! Як бога кохам, я отдал бы всю свою кровь, до последней капли, чтобы эти чудные глаза снова стали такими, как прежде!

– Осторожно, пане! – презрительно подняла соболиные бровки женщина. – Я ведь могу и поймать на слове!

– Неужто моя крулевна сомневается в словах моих?! – вскинулся, будто ужаленный, Чаплинский.

Женщина как-то странно улыбнулась.

– У пана уже была возможность отдать свою кровь, защищая и меня, и интересы господина своего, старосты Чигиринского. Ну, и интересы отчизны, конечно… Вместо этого он спешно, трусливо, под покровом ночи, словно какой-то лиходей, увез меня из замка! И с каждый днем все дальше и дальше от пана Конецпольского, который, надо полагать, голову сломал в раздумьях: куда подевался пан подстароста, да еще в столь тяжкую минуту, когда каждый верный человек на счету? Ведь я не ошибаюсь, пан не поставил в известность своего непосредственного начальника? Благодетеля, который сделал ему протекцию, назначил на высокую должность, помог жестоко уязвить соперника, наконец?..

– Ах, слова моей богини словно клещи палача! – вскричал побагровевший Чаплинский, лихорадочно обдумывая, как бы получше ей ответить. – Они так больно ранят! Но, заклинаю, не надо делать столь поспешных и необдуманных выводов! Если я и поторопился с отъездом, то лишь потому, что был охвачен беспредельным волнением за судьбу света очей моих, смысла жизни моей… Война, смуты и кровопролитие – от всех этих ужасов благородную пани надо держать как можно дальше! Ведь подлые взбунтовавшиеся хлопы не ведают ни пощады, ни жалости… Я счел свои святым долгом увезти пани как можно дальше, в безопасное место. А после этого я тотчас явлюсь к пану Конецпольскому, представлю свои объяснения и оправдания. Уверен: он поймет меня, как благородный шляхтич благородного шляхтича, и не осудит…

В самом начале его слова, казалось, тронули сердце гневной красавицы, и выражение ее лица немного смягчилось. Но это длилось совсем недолго. Едва лишь Чаплинский умолк, она заговорила с прежним ледяным презрением:

– О да, пан совершенно прав: иной раз подлые хлопы не ведают пощады… Что неудивительно, учитывая, как жестоко их притесняли и грабили по приказам пана! Пока они терпели, пан был смелым, но едва лишь их терпению пришел конец, вся напускная храбрость пана исчезла в мгновение ока! Вместо гордого орла я вижу трясущегося зайца!

– На бога!!! – взревел разъяренный шляхтич, вздымая кулаки. Казалось, он сейчас ударит женщину. Каким-то чудом обуздав свою ярость, Чаплинский хрипло заговорил: – Заклинаю пани… всем самым святым… Довольно! Пани злоупотребляет преимуществами своего пола! Если бы это сказал мужчина…

– То что было бы?! – тотчас со злым смешком выкрикнула женщина. – Неужели пан вызвал бы его на поединок?! Ах, как я могла сомневаться! Ведь пан такой умелый фехтовальщик! Он же отважно принял вызов, который послал ему Хмельницкий, он дрался с ним один на один, как подобает благородному шляхтичу… Или все-таки трусливо уклонился, послав вместо себя четырех убийц, лишь чудом не достигших цели?

С полубезумным, яростным ревом Чаплинский размахнулся. Хлесткий звук пощечины прозвучал в маленькой комнате как выстрел.