И снова пришлось потратить немало времени и нервов, убеждая и упрашивая… Я его уломал, конечно, но изрядно утомился. А князь, похоже, окончательно решил, что все люди нашего времени были с «приветом»… Но все-таки дал добро. Как я и надеялся, окончательно сломил его сопротивление аргумент, что именно таким образом лучше всего удастся сохранить секретность. А также клятвенные заверения, что супруга никоим образом не будет в обиде, не испытает бытовых неудобств и не сочтет подобное обращение неучтивостью. (Все-таки польская галантность – не пустой звук, черт побери! Все эти «Падам до нужек» и прочее…)

– Заверяю ясновельможного, там будут и устроены комнаты, и приведены в надлежащий вид. Я лично прослежу, чтобы их украсили, сделали уютными. Тем более в выбранном мною месте будет жить не одна дама, а две…

– Пан первый советник решил перейти в магометанство и завести гарем? – с ехидством, к которому, однако, примешивалось нескрываемое опасение, осведомился мой господин и повелитель. – Похоже, я вскоре перестану удивляться чему бы то ни было!

Я сдержанно улыбнулся, всем своим видом давая понять: ценю юмор княжьей мосьци…

– Дело в том, что мой помощник, полковник Пшекшивильский-Подопригорский, должен быть все время рядом со мной. Как для работы по внедрению тех самых… э-э-э… новшеств, так и для обучения, о котором шла речь в кабинете ясновельможного, в Лубенском замке. А пан полковник собирается жениться. Я же не настолько жесток, чтобы разлучить его с очаровательной молодой женушкой… Ничего, как говорится, в тесноте, да не в обиде!

– Эх, молодость, молодость… – с улыбкой покачал головой Иеремия. – Попался, значит, в сети Гименея наш бравый улан! А на ком он хочет жениться?

Услышав мой ответ, князь буквально остолбенел:

– Так пан собирается поселить на той лесопилке еще и дочку моего управителя?! Матка Бозка! О-о-о, что скажет по этому поводу пани Катарина Краливская – страшно представить!

– Пан Тадеуш – воин! – с преувеличенной суровостью отчеканил я. – Вот пусть и учится воевать с тещей…

Хмельницкий с настороженным вниманием рассматривал пленного. То, что услышал гетман, потрясло его, просто не укладывалось в голове! Тем не менее поляк не лгал: уж в этом-то Богдан мог поклясться. Панический страх, плескавшийся в глазах пана, был весьма красноречив. А слова лились с его языка непрерывным потоком, без всякого принуждения…

– Учти: я проверю все, что ты мне сказал! – строго насупившись, на всякий случай пригрозил Хмельницкий. – Проверю со всем тщанием! И если узнаю, что пытался меня обмануть хотя бы в малости… Участь твоя будет страшной. Поэтому советую: коли врешь – признайся, повинись! А то потом поздно будет!

– Як Бога кохам, правду говорю, одну лишь святую правду! – всхлипнул Юрек Беджиховский, истово закрестившись. – Проклятый московит…

И снова полились горькие жалобы на мерзкого пришельца из Московии и его полюбовницу, именующую себя княжной Анной Милославской… А также на бестолкового князя Иеремию, подпавшего под их влияние. В результате чего прославленный благородный шляхтич был ошельмован, опозорен, прикован к столбу, словно медведь на ярмарке, прости Езус…