— Другими словами, вы не знаток в живописи, но понимаете, что именно вам нравится.

— Да, пожалуй.

Ни намека на издевку в тоне мужчины. Неужели такое самообладание?

— Декаданс появился в середине двадцатых в Париже. Женская косметика и зеркала, бахрома на дамских сумочках и керамика, архитектура, бронза и драгоценности. — Лицо Скамвея светилось энтузиазмом, почти вдохновением. — Декаданс на парижской выставке. Лаликью, Маллей-Стивенс, Деснай, Боне и другие. Это подлинный Деснай, — любовно сказал он, показывая Эйхорду кусок серебра. — Разве не потрясает?

— Действительно производит впечатление.

— Вы чувствуете его силу?

— Прямо древнегреческий храм или здание городского радиомюзикхолла.

— Похоже, — улыбнулся хозяин. — Это родилось из кубизма, взгляните. Одна из знаменитых вещиц Браке. Старина Пабло посеял хорошие семена. Кубисты создали великолепные вещи, но потом их искусство отяжелело, утратило теплоту, ушло в геометрические построения. Форма стала самоцелью. Преувеличенно прямые линии, углы, плоскости. Стрелы молний, овалы, части прямоугольников и восьмиугольников, пирамиды, серебро, яркие пятна и солнечные блики. Призмы кубистов, примитивизм ацтеков, египетские пирамиды, мистические тайны скарабеев, таинственные образы богов Солнца, — я люблю все это. — Он повернулся к освещенной стеклянной витрине. — Мои дети, — прошептал он с благоговением.

— Великолепно. — Эйхорд предпочел был вернуться к современности, но собеседник не унимался.

— Моя футуристическая Розевилла, — указал Скамвей в окно на скульптуру очень красивой женщины у бассейна. Он говорил так, как говорят с новым деловым партнером. — Это моя жена.

— Как это?

— Розевилла Поттера. — Его голос упал почти до шепота. — Футуризм. Американские денежные мешки способны убить, чтобы заполучить такую. А вот это три изумительные вазы. Черная — самое фаллическое футуристическое произведение из всего созданного.

— Да-а!

— Я продал бесценную коллекцию фаллических произведений майя и Перу за одну эту вазу, но мог бы отдать за нее и больше.

— А что это? — спросил Эйхорд и указал на стол.

— Где? — человеку в кресле пришлось оторваться от витрины и взглянуть в направлении взгляда собеседника.

— А, это. Ерундовая вещь, барахло. Я привез эту штуковину из Лос-Анджелеса для смеха.

— Это обломок металлической скульптуры?

— Нет, — улыбнулся мужчина. Он подъехал к круглому хромированному предмету, что-то сделал с ним, и зазвучала музыка.

— Это радио, — снова рассмеялся он.