— Дельная мысль. Калеку прикуйте к веслу Джойда.
Ярви проволокли по горбатому мостку посередине палубы, поперек скамей по обоим бортам, где у огромных весел по трое располагались мужчины — как один налысо бритые, худые, в ошейниках. Каждый из них разглядывал Ярви с разной долей жалости к нему, жалости к себе, презрения и скуки.
Один скорчился на четвереньках, отдраивая палубу, — лицо скрывала целая копна линялых волос и бесцветной бороды — настолько оборван, что самые обносившиеся из гребцов против него казались князьями. Надсмотрщик отвесил ему равнодушный пинок, как приблудной собаке, и тот пополз прочь, волоча за собой тяжеленную цепь. Корабельное оснащение в целом выглядело небогатым, однако нехватку цепей здесь не испытывали.
Ярви, куда грубее необходимого, швырнули между двух невольников — не внушающего доверие вида. На конце весла громила-южанин с буграми и складками мышц там, где полагалось быть шее — запрокинул голову и смотрел, как кружат морские птицы. Возле уключины угрюмый старик — невысокий и коренастый, на его жилистых предплечьях топорщились седые волоски, а на щеках от жизни под открытым небом полопались вены, — ковырял мозоли на широченных ладонях.
— Что ж вы творите, боженьки! — качая головой, забарахтел тот, кто постарше, когда стражники закрепили подле него цепь Ярви. — У нас на весле — калека.
— Ты ж сам молил их о помощи? — заговорил южанин, не поворачивая головы. — Вот она, помощь.
— Я молил о помощи с двумя руками.
— Прими с благодарностью половину того, о чем молишь, — сказал Ярви. — Уж поверь, я не вымаливал ничего подобного.
Уголки губ здоровилы слегка подогнулись кверху, когда тот искоса посмотрел на Ярви.
— Раз надо таскать мешки — не хнычь, а начинай перетаскивать. Я — Джойд. Вон тот брюзгливый — Ральф.
— Меня Йорв зовут, — сказал Ярви, заранее продумав повествование о себе. Храни свою ложь бережно, как зерно на зиму, сказала бы мать Гундринг. — Я поваренком был…
Привычно свернув язык трубочкой и дернув головой, старик сплюнул за борт.
— Теперь ты никто, и все тут. Забудь обо всем, кроме следующего удара весла. Тогда станет чуточку легче.
Джойд тяжело вздохнул.
— От Ральфовых прибауток веселья не жди. Сам-то кислющий как лимон, но мужик что надо, коли выпадет пора прикрывать тебе спину. — Он выдохнул сквозь сомкнутые губы. — Впрочем, стоит признать, этого никогда не случится, раз его приковали сбоку.
Ярви грустно хихикнул, наверно, впервые с тех пор, как стал рабом. Наверно, и впервые, как стал королем. Но смех его надолго не затянулся.
Дверь полуюта с грохотом распахнулась — оттуда вальяжной походкой на свет вышла женщина, картинно воздела обе руки и завопила:
— Я пробудилась!
Очень высокой была она, с ястребиными чертами лица, смуглую щеку пересекал бледный шрам, а нечесаные волосы заколоты в клубок. Ее одежды — в обычаях дюжины народов — кричали крайне непрактичным роскошеством: полоскались рукава шелковой сорочки с обтрепанным кружевом, ветер ерошил серебристый мех полушубка, на одной руке — перчатка без пальцев, на другой — пальцы унизаны кольцами, позолоченный конец ремня с хрустальными бусинами болтался над рукоятью кривого меча, свисавшего до нелепости низко.
Она отпихнула ногой ближайшего гребца, водрузила остроносый сапог на его лавку и ухмыльнулась всему кораблю, сверкнув золотыми зубами.