— Ловят ребята. Здесь в любом озере — как в аквариуме. А в реку и шокур, и муксун заплывает. Осенью грибы, клюква, морошка. Вот и не уехать от богатства такого…

Он остановился, мы отдышались.

— Привыкаешь, — сказал он, неопределенно поводя рукой по горизонту. — Где еще такой простор?.. Слышите?

— Поет! — подтвердил Женя, улыбаясь и кивая в сторону скважины. — Это же здесь, получается, газ, прямо под ногами, да?

— А сколько лет она вот так петь будет? — спросил я. — На сколько газа-то хватит?

— Лет на десять. Может, на пятнадцать.

Я ожидал более мощных сроков и теперь немного растерялся.

— А потом? Скважину засыпать, месторождение на карте зачеркнуть?

— Почему? — обиделся Российский. — Создадим избыточное давление под землей. Потом компрессоры поставим, еще лет десять потянем газ.

— Получается всего двадцать пять лет, — прикинул Женя. — А через пятьдесят что тут будет, кто останется? Людей-то куда девать?

— Электростанцию можно поставить. Или завод на газе. Да мало ли что! — Российский пожал плечами. — Сегодня у нас другие проблемы, совсем другие, гораздо проще. А внуки наши как-нибудь разберутся, что делать. Тогда наука знаете куда уйдет? Ого-го! — Российский махнул рукой, будто бывал в том, будущем времени, о котором так беспомощно беспокоимся теперь мы, и вскоре мы подошли к скважине.

— Только осторожней, — предупредил он. — Давление все-таки — семьдесят атмосфер…

Скважина пела. Вблизи мелодия газа напоминала широкое и мажорное звучание органа. Будто тысячи разномерных труб сливали ручьи голосов в единый гимн мощи земных глубин. Хотелось ближе коснуться этой торжественной песни, я положил ладонь на теплую серебристую трубу и вздрогнул, ощутив вдруг всем телом стремительный ток невидимого давления.

В одном из романов о газовиках-северянах замерзающий в тундре геолог отогревается вот так у трубы газопровода.

Я чувствовал, как от ладони тепло идет по руке, по груди, согревает тоскующее в бедном полярном воздухе сердце, и казалось, что так можно оставаться здесь сутки, и год, и всю жизнь, и не пропадешь, не иссякнет жизнь, питаемая лишь этой невидимой силой. И становилось понятно, как питаются ею заводы, и города, и целые страны. Но и еще казалось: не вечно превращаться газу в огонь, — иная, более жизнетворная сущность этого щедрого подземного духа найдет путь к человеческой жизни, и сольется с ней, и погаснут над тундрой факелы, и не будет миллионами гектаров выгорать нежный ягель, а земля поднимется садами, и счастлив, до конца, навсегда счастлив станет здесь воссоединенный с природой, больше не враждующий с ней человек, позабывший язык огня ради песни разбуженных недр, услышанной нами сегодня. Внуки ли наши, правнуки сделают так? Сделают, смогут, обязаны…

— Вертолет! — крикнул Женя, и мы побежали к площадке.

Но, сделав какой-то странный, незавершенный полукруг над пятым гэпэ, вертолет вновь поднялся и скрылся за тучами, а мы повозмущались и спрятались в «Минутку».

— Ну как? — улыбался Заруцкий. — Впечатляет? Я, когда сюда работать попал, первое время все привыкнуть не мог. Раньше работал в Оренбурге. На Кубани тоже пришлось. Там все другое. Проблемы в основном технологические: газу немного уже осталось, вот и ломают головы люди, как его взять. Здесь пока с этим хорошо, сам из земли прет. Но уже скоро и на Медвежьем то же самое начнется. Сейчас передний край где? В Уренгое. А Надым свое значение скоро утратит.

— Ну уж и скоро! — возмутился Российский. — Нет, я не согласен.

— А что? Уже и сегодня на Уренгой все бросаем: и средства, и кадры…