Сегодня обстановка накалилась до предела.
— Нет, вы только подумайте! — обратилась Патрон ко всей камере. — Эта Русия совсем обнаглела! Так жить невозможно — везде ноги этой русской! Посмотрите на нее! Она же длиннющая до невозможности! Куда ни глянь — везде ее ноги! Сил больше наших нет!
Проститутки одобрительно заворчали, но остальная камера ответила молчанием.
Но Патрон не сдавалась.
— Ну вы гляньте! — продолжала она. — У нас полкамеры — российская территория! Нас скоро всех на потолок выселят! Эта Русия совсем охамела!
Последняя фраза была с двойным смыслом. Большая часть заключенных поддерживала Свободную армию, ненавидела Асада, а значит, и всю Россию. Патрон рассчитывала, что меня переселят в место похуже, вспомнив, что я из России. Но женщины только усмехнулись. Когда Зиляль услышала намеки на Россию, то просто взбесилась. Попытка Патрон манипулировать ею, используя такую болезненную тему, вывела ее из себя. Своей фразой Патрон будто нанесла удар — болезненный и действенный, но запрещенный, — а у Зиляль всегда было четкое понятие о справедливости. Она вмиг стала серьезной.
— Послушай, дорогая! — сказала она. — Русия не виновата, что она такая длинная. Так же, как и ты не виновата, что ты такая большая и толстая!
Патрон подняли на смех. Это был нокаут. Думаю, вопрос о моих ногах больше поднимать не будут.
Я всю жизнь чему-то училась. У меня богатый жизненный опыт, но в тюрьме он неприменим. За решеткой идет война на миллионы долларов, а здесь мы деремся за каждый квадратный сантиметр каменного пола. Чтобы выжить здесь, нужно забыть все то, чему меня учили на воле.
Вечером пытали Ширин.
Одно дело, когда пытают кого-то незнакомого. А Ширин спит рядом со мной. Мы с ней каждый день общаемся. Я уже знаю все о ее родителях, муже, возлюбленном и светлых идеях революции.
Она не хотела выходить. К тому моменту, как ей сказали выйти, в холле уже пытали двоих. Их пристегнули спиной к решетке и били плетью по груди. Длины плети хватало, чтобы доставалось обоим. Это были молодые ребята, я бы им не дала и тридцати.
Когда позвали Ширин, в камере поднялась суматоха. Ширин очень медленно завязывала хиджаб, стараясь оттянуть начало пытки. Ее трясло от страха. Она до ужаса боялась боли, но, с другой стороны, она еще сильнее боялась прогневать полицейских, ведь тогда ей влетело бы гораздо больше.
Охранники позвали ее яростнее, и дверь камеры открылась. Ширин толкали. К двери ее подталкивали свои же.
Женщины говорили Ширин:
— Не бойся! Тебя не будут пытать. Тебя просто допросят.
Говорили и толкали. А я ничего не сделала.
Полицейские каждый день называли нас животными и ничтожествами. В этом не было нужды. Здесь и без оскорблений заключенный превращается в животное, иначе просто не выжить.
Ширин ДОЛЖНА была идти. И она пошла.
В холе ее привязали к двум доскам пятками кверху и начали стегать. Все наши сели к стенам и поджали ноги. В помещении появилось место. Никто ничего не говорил, ведь пытали нашу сокамерницу.