На календаре уже май, солнечный и теплый, а здесь будто в склепе.

Не верится, что сестра провела тут полмесяца. Ей и больше полезно, Марина из тех людей, которым нужно перевоспитание, иначе не поймет ничего.

Но я мог бы судить, не будь сам по ту сторону закона.

Лязгнула железная дверь, и в проеме показалась сестра. Бледная, исхудавшая. Волосы висят сосульками вдоль лица, под глазами круги залегли.

На руках стальные браслеты.

На ней до сих пор то платье — изумрудное, модное, дорогое — за полмесяца, что Марина здесь, оно превратилось в линялую тряпку.

— Десять минут, — рявкнул за ее спиной парень в форме, и дверь с грохотом закрылась.

— Привет, — поднялся на ноги.

— Привет? — переспросила сестра хриплым голосом. Приблизилась и уперлась закованными в наручники ладонями в стол. — Привет?

— Марин.

— Вижу, у тебя все хорошо? — она с ненавистью оглядела мою чистую рубашку, светлые брюки. — Пахнешь вкусно. А как от меня несет, ты чувствуешь?

Поморщился.

Что-то такое чувствую, и неудивительно, мне сказали, что Марина находится в камере на пятьдесят человек, моя сестренка, какой бы они ни была, что бы ни делала, во мне ответной злости нет, и не будет уже.

Но теперь дело не только ее касается, нас всех.

— Сядь, поговорим, — опустился за стол.

Она пнула воздух, огляделась, словно еще кого-то ожидала увидеть. Руслана — понял по вопросительному взгляду.

Друг не приехал, да и пустить сюда могли лишь одного кого-то, я и так с трудом выбил свидание.

— Что эти двое делают? — Марина села и показательно выставила руки в браслетах перед собой. — Смотри, Мирон, смотри, до чего ты меня довел. Сам спишь в мягкой постели, в душе моешься один. Или не один? — она сощурилась. — Втроем, как в общественной бане? Вы с ней до сих пор? Ненавижу. Ненавижу! — повторила она и ударила кулаком по столу.

— Я не за этим пришел, Марин.

— А зачем? — сестра придвинулась. — Поиздеваться? Радуешься, что вы меня сюда сплавили, да? Аллу жалеете? А я ведь ради всех нас действовала.