Вова – проклятый болван. Навозная Муха. Сколько раз предлагала ему бежать. Кто им указ? Нет же, вечные отговорки: «мама», «без диплома», «деньжат накопить». Вранье! Здесь его камнем прижала эта рыжая. Как пить дать. Надежда, что б ее. Тюфяк!
Таня потерла горящую щеку, согнула и разогнула ушибленную руку. Собственное бездействие и беспомощность отзывались в каждой клеточке тихой яростью. Словно тогда, когда мама нашла бутылку пустой и звонко прилепила пощечину. Нужно было ябедничать отцу. Нужно было звонить бабушке, тете, жаловаться учителям. Таня поскользнулась у фонарного столба. Остановилась отдышаться. Что бы они сделали? Всем плевать. В чужом дворе громко залаяла собака, в окнах вспыхнул свет. Таня загнанной волчицей поспешила прочь.
Дворовые собаки оживали по пятам цепным лаем. Таня обернулась, позади различила силуэт. Он двигался неторопливо, даже лица не угадывалось, но ей показалось, что взгляд его тянется к ней. Тревога вспыхнула блеклой лампочкой. Таня ускорила шаг. Она вновь обернулась спустя два дома. Никого. Собака за забором скулила. До дома оставались три улицы. Лучше сократить. Подальше от посторонних глаз, слоняющихся психов. Минут десять – и за крепким замком. Позвоню Егору. Извинюсь, что приревновала к Лоре. Но звонок сорвался краткими гудками. Да что б тебя! Силуэт будто сузился, сокращая дистанцию. Позади него теперь нечто ползло. На четвереньках. Падало, вскакивало, ускорялось на паучьих лапах и вновь падало.
Таня пересекла бесхозный двор, который в детстве считала логовом людоедов. Ветхое строение не внушало страхи настолько, насколько электризующее кожу предчувствие: ее преследуют. Оно саднило на уровне инстинкта – неуловимое, необъяснимое. Сквозь заросли боярышника Таня выбралась на холм. Собственные шаги казались ей громкими, чужими, настигающими. Она оглянулась. Никого. Ветка заброшенного сада качнулась без снега.
Таня осмотрела сквозь полумрак балку и перевела сбившееся дыхание. Пальцы сделались деревянными, но она со второй попытки застегнула верхние пуговицы куртки. Шапки в кармане не оказалось. Ёпт, забыла в том террариуме. Наверху уютно горели окна трехэтажек, манили спешить к теплу, в безопасность. Она спустилась по выступам камней в мерзлоту низовья. Вдоль пруда торчал метлами камыш. Ивы гнулись ведьмами-старухами. Снег противно лип на лицо, катился по щекам слезами. Позади зарычал пес, и Таня мнительно покосилась на дерево. Никого. Дрожь в коленях замедляла шаг, но еще минут десять до надежного забора. Она преодолевала снежные насыпи, чувствуя, что хмель испаряется, а бесстрашие гаснет. За гудящими нервами мысли корежились в тисках страха.
И тут зашептались ветви ив. Нет. Кто-то – что-то зашипело позади, утробно рыкнуло. Она обернулась, но удар в лицо ослепил ее прежде, чем смутный образ обрел очертания человека. Последовал толчок в спину. Она рухнула, ударяясь лбом о каменный выступ берега. Застонала, пугаясь ослепляющей дезориентации. В глаза хлынула кровь, выше лодыжки сжалась мертвая хватка. Таня попыталась кричать, но голос, словно в кошмаре исчез, превратился в шепот, – осталась только сухая, цепенеющая попытка ползти перед тем, как боль победила, и чернота неба заглотила ее в себя.
Глава 5. Беспамятство
Рыхлый снег под ногами издавал противное чавканье, жующее подошвы людей. Аня с Витей следовали позади траурной процессии. На шаг в сторону, виновато опустив голову, брел Муха. Ярмак двигался с наглым видом, словно выслеживая укорительные взгляды окружающих, готовясь огрызаться при малейшем упреке. Агрессия всегда заменяла ему панику. Это Аня помнила. В детстве всем друзьям Лоры перепало тумаков. Всем, кроме обаятельной Нади. Она вела мужа под руку, словно удерживая от необдуманных действий. Костя не появился, и Лора одиноко стучала каблуками рядом с братом. Инга с мамой ушли вперед, сопровождать катафалк. Три музыканта в плащах трубили похоронный марш: звук гремел, сочился из земных расщелин. Дорога уходила вниз, и Ане казалось, что она спускается в яму.
Преодолев мост, скромная процессия приблизилась к кладбищу: человек двадцать-двадцать пять. Аня поднимала взгляд и тут же стыдливо опускала его. Ей хотелось взять брата под руку, но тот лишь отстраненно витал в скорбных мыслях. Четверо крепких мужчин достали гроб. Белые рюши, синяя обивка. Отец Тани выглядел обезумевшим истуканом. Действия выполнялись им заторможенно просто потому, что надо шагать, надо смотреть, надо дышать. Рядом с ним всхлипывала женщина, очевидно, тетя Тани.
– А што мать покойной девушки? – спросила беззубая старушка у Инги.
«Покойной девушки». Аня зажмурилась. Разве теперь Таня обрела покой? Она никогда не желала быть спокойной. Бунтовала, боролась. Она не может стать покойной девушкой. Покойной бабушкой, да. И возле ее гроба должны стоять правнуки.
Инга растерянно пожала плечами:
– Я не знаю, баб Тая. Не отпустили из больницы? – предположила.
Старуха запричитала:
– Ну да, ну да. Проклятая здесь земля. Ох, проклятая.
Все вздыхали тяжело при виде убитых горем родственников. Избегали смотреть на гроб только люди, отправившие Таню домой одну. Никто не признался участковому, что в тот вечер разразился скандал, что Тане залепили пощечину и она нетрезвая пошла через поселок, через ту злополучную балку в снегопад. Характер у нее всегда отличался резкостью. В выпускном классе ее поставили на учет за драку и прогулы. Мать тогда выпивала, отец крутил интрижки. Все в компании знали о скверной ситуации и безденежье, но жили собственными проблемами. Каждый выкарабкивался так, как мог. Жуткая логика. Аня впервые задумалась, а зачем они вообще дружили? Шумно праздновать? Выпивать от неловкости и робости? Сплетничать? Они до сих пор шумели, выпивали и сплетничали. И эти сплетни, все доверенные безрассудно тайны – держали их вместе опостылевшей верностью. В друзьях детства тяжелее всего рассмотреть злобу. Ты помнишь их искренними, отзывчивыми и ранимыми. Ты веришь, что они могут стать такими же невинными, как в семь лет.
Траурная процессия огибала нестройные ряды могил. Среди зарослей сирени, под каменной оградой кладбища, Аня заметила овчарку в желтом ошейнике. Собака скрылась прежде, чем она что-либо успела спросить у Вити. Ну и ладно. К черту эту овчарку. Все сейчас воспринималось неявственно. За два дня стоило бы смириться с трагедией. Но вот эта музыка. Разве нужно так долго трубить?
К могиле приблизился священник. Началась молитва.
Витя угрюмо осматривал людей.
Аня не могла заставить себя поднять глаза, посмотреть в гроб. Она наблюдала в отдалении. Из белых рюш виднелась лишь часть лица, но она помнила: раны от падения – смертельные раны синели на лбу и виске. Без макияжа Таня казалась юной школьницей. Болезненной, бледной, крепко спящей в белоснежном обрамлении рюш.