Сегодня никто не возьмется разрешить вопрос о генезисе такого необыкновенного таланта, каким обладал Моцарт. Но можно более четко сформулировать сам вопрос и наметить направления, двигаясь в которых мы имеем шанс найти ответы. В этом отношении частный случай тоже имеет парадигматическое значение. Проблема того, как появляется уникальный творческий дар, в некоторой степени касается всех людей.

У Моцарта было очень необычное детство. По сей день мы знаем его как «вундеркинда» par excellence. Уже на четвертом году жизни он мог под руководством отца за очень короткое время заучивать и исполнять довольно сложные музыкальные произведения. В возрасте пяти лет он начал сочинять музыку. Ему не исполнилось еще и шести лет, когда отец взял его и его сестру в их первую концертную поездку — в Мюнхен, где оба ребенка продемонстрировали свое мастерство перед баварским курфюрстом Максимилианом III. Позже, осенью 1762 года, три Моцарта отправились в Вену, где играли, в частности, при императорском дворе. Вольфганг Моцарт был хрупким и болезненным ребенком, но везде его восхваляли и восхищались его необыкновенными музыкальными способностями. Огромный успех, который Леопольд Моцарт имел в Вене, демонстрируя своих детей, особенно маленького сына, побудил его организовать «мировое турне» по дворам и дворцам Европы.

С социологической точки зрения концертные поездки семьи Моцарт показывают нам ее в своеобразном, в некоторых отношениях почти уникальном, аутсайдерском положении. Из тесного мира зальцбургской жизни, где в их ближайший круг общения входили придворный трубач и придворный кондитер, Моцарты, начиная с поездки в Вену, одним махом переносятся в высшие сферы общества. 16 октября 1762 года отец пишет домой из Вены, что молодой граф Пальфи слышал концерт шестилетнего Вольфганга в Линце. Через него весть о местонахождении ребенка дошла до императрицы; отсюда произошло приглашение дать концерт при дворе. Леопольд Моцарт пишет об этом так: Сейчас нет времени, могу лишь второпях сообщить, что мы были так необычайно милостиво приняты их величествами, что, если я расскажу об этом, это сочтут басней. Довольно! Вольферл вскочил императрице на колени, обхватил ее за шею и добросовестно расцеловал. Короче говоря, мы пробыли у нее с трех часов до шести, и сам император вышел в другую комнату, чтобы пригласить меня послушать, как инфанта играет на скрипке. 15-го числа императрица прислала через тайного казначея, который приехал к нашему дому в парадном мундире, 2 платья: одно для мальчика, другое для девочки. Как только придет приказ, они должны явиться ко двору, и тайный казначей за ними выйдет. Сегодня в половине третьего они должны отправиться к двум самым младшим эрцгерцогам, в четыре часа — к графу Пальфи, венгерскому канцлеру. Вчера мы были у графа Кауница, а позавчера — у графини Кюнцгин, а затем у графа фон Улефельда. У нас уже снова на два дня все занято[36]. И так продолжается день за днем. Императрица поручает своему казначею выдать отцу 100 дукатов; одна академия приносит шесть дукатов, некоторые из высокопоставленных господ и дам, перед которыми выступают дети, в итоге дают только по два дуката. 19 октября отец посылает 120 дукатов своему другу-купцу, чтобы тот вложил их в надежные бумаги; часть денег, однако, должна быть использована для покупки дорожной кареты, «чтобы доставить моим детям больше удобства»[37]. Для шестилетнего мальчика это турне, как и все последующие, — тяжелая и изнурительная работа. Он заболевает скарлатиной, и концерты приходится на некоторое время прервать. Он получает возможность оставаться в постели и отдыхать.

Это небольшой пример той жизни, которую семья Моцарт, особенно отец и сын, вели — с перерывами — примерно до того времени, когда последнему исполнился 21 год.

Итак, когда Вольфгангу было семь лет, Леопольд Моцарт взял сына вместе с женой и дочерью в большую поездку по Европе. Семья провела в путешествии более трех лет. Где бы они ни выступали, эти двое детей, особенно «мальчуган», производили сенсацию. Он играл на клавесине как взрослый, выполнял все трюки, которые от него требовали, — например, играл по закрытым тканью клавишам или одним пальцем. Он постоянно находился в тесном контакте с «великими» мира сего. В Париже и Лондоне вся семья была приглашена ко двору. Все это возбуждало и удивляло ребенка, но в то же время ему приходилось постоянно трудиться. Повсюду, куда они приезжали, отец устраивал для сына и дочери как можно больше выступлений. И они приносили деньги. Ибо как еще он мог покрыть расходы на турне, если не за счет постоянного дохода от детских концертов? Как и концертные турне современных виртуозов, это было коммерческое предприятие. Вместе с тем и для Леопольда, и для его сына оно было в высшей степени осмысленным и наполняло смыслом их жизнь.

Однако вельможи, перед которыми выступали дети, платили их отцу по собственному усмотрению. Плата художнику, виртуозу, в то время, в соответствии с абсолютистской придворной традицией, все еще была подарком, делаемым из милости. Размер его никогда нельзя было предсказать — он зависел от щедрости монарха или аристократа, для которого играли. Некоторые из них были щедрыми, другие — большинство — не оправдывали ожиданий Моцарта-старшего. Его письма создают впечатление, что финансовая выгода от кочевой жизни, связанной с путешествиями по дворам и замкам Европы, поначалу была вполне удовлетворительной. Временно благосостояние семьи выросло. Но слава вундеркиндов по мере их взросления быстро проходила. Во время второго посещения Парижа и Вены прием был заметно прохладнее, чем во время первого, и сборы, соответственно, ниже. Но все же в итоге поездка, которая завершилась 29 ноября 1766 года возвращением в Зальцбург, похоже, обеспечила семье больший доход, чем она имела в Зальцбурге.

В 1767 году Моцарты снова отправились в Вену, где их застигла эпидемия оспы. У них была аудиенция у императрицы Марии Терезии и ее сына Иосифа II. Император предложил, чтобы юный Моцарт написал оперу, и отец согласился — отчасти потому, что надеялся, что это заставит наконец завистников замолчать. Весной и летом 1768 года двенадцатилетний Моцарт написал свою первую opera buff а «Притворная простушка» (La finta semplice), однако ее постановка не состоялась из-за сопротивления руководства театра. В конце лета того же года Вольфганг написал зингшпиль «Бастьен и Бастьенна», который вскоре был поставлен в Садовом театре знаменитого доктора Месмера и время от времени ставится по сей день. На этот раз семья отсутствовала в Зальцбурге всего полтора года, до января 1769-го.

В 1770 году отец вместе с сыном отправился в путешествие в Италию, где юный Моцарт праздновал новые триумфы. Помимо прочего, он сдал экзамен в Болонской филармонической академии, который был бы достаточно сложным и для большинства взрослых музыкантов. По заказу болонского театра Вольфганг начал писать оперу-сериа «Митридат, царь понтийский» (Mitridate, Re di Ponto), премьера которой состоялась в Милане в декабре того же года. В марте 1771-го отец и сын вернулись в Зальцбург, но уже в августе — Моцарту-младшему исполнилось к тому времени 15 лет — они отправились в Италию во второй раз и вернулись к концу года. Леопольд Моцарт занимал должность вице-капельмейстера при зальцбургском дворе, но старый князь-епископ проявил снисхождение, поскольку мог не платить ему жалованье за время отсутствия. После его смерти в 1772 году в Зальцбург прибыл новый духовный и светский владыка — граф Иероним Коллоредо, который установил более строгий режим.

Период с 1756 по 1777 год можно, наверное, назвать годами учения Моцарта. Если присмотреться к ним повнимательнее, то не останется и следа от упомянутого ранее представления, будто «гений» существовал изначально и, независимо от опыта юности, следуя лишь своему внутреннему закону, наконец достиг зрелости в таких произведениях, как «Дон Жуан» или симфония «Юпитер». Становится понятно, что особенности детства Вольфганга Моцарта и годы учения совершенно неотделимы от особенностей его личности, к которым относится понятие гениальности.

Какой образ юного Моцарта вырисовывается перед нами? Среди самых ранних свидетельств, которыми мы располагаем, есть рассказ о необычайной слуховой чувствительности этого ребенка и его особо сильной и уязвимой потребности в любви. Друг дома, зальцбургский придворный трубач Шахтнер, рассказывает[38]: […] И даже ребяческие шалости и баловство надлежало сопровождать музыкой, чтобы они могли стать для него интересными; если мы, Он и Я, несли для забавы игрушки из одной комнаты в другую, то всякий раз тот из нас, кто шел с пустыми руками, должен был по этому случаю петь и играть на скрипке какой-нибудь марш. И далее:

[…] маленький Вольфганг почти до десятилетнего возраста боялся трубы, если играли только на ней одной без сопровождения других инструментов. Даже сам вид трубы действовал на Вольфганга так, будто бы в него направлен пистолет. Шахтнер же описывает и очень ранимое желание любви[39]:

Поскольку я […] с ним возился, он так сильно меня полюбил, что часто спрашивал меня по десять раз на дню, люблю ли я его, и, если я иногда, хотя бы в шутку, говорил, что нет, глаза его тут же наполнялись горючими слезами.

Похоже, что еще в раннем детстве Моцарт, испытывая потребность в любви, был лишен уверенности в том, что получит ее. Чувство, что его не любят, с годами вновь и вновь подкреплялось различными переживаниями, и интенсивность неудовлетворенной жажды быть любимым, которая ощущается на протяжении всей жизни Моцарта как доминирующее желание, в очень большой степени определяла, что именно для него наполняло жизнь смыслом, а что — лишало ее смысла. В детстве он постоянно нуждался в заверениях, что его любят, и, когда его потребность не удовлетворялась, он открыто выражал печаль и отчаяние. В воспоминаниях Шахтнера со всей очевидностью проявляется особая уязвимость мальчика: если его не любили, его это очень ранило, — вероятно, у него не было никакой защиты от этого.

Как мужчина он был не менее чувствительным и ранимым. Стремление получать доказательства любви, приязни и дружбы — за которым угадывается известная мера ненависти к себе, ощущение себя недостойным любви — всю жизнь было одной из его доминирующих черт. В письме, в котором он сообщает отцу о предстоящей женитьбе на Констанции Вебер, фразу «и она любит меня от всего сердца» он заканчивает — вероятно, по ошибке — вопросительным знаком[40], а в другом письме, к жене, он цитирует строчку из «Волшебной флейты»: «Смерть и отчаяние были ему наградой». Это сказано о мужчине, который полагался на женщин[41].

В те поздние годы Моцарт старался скрыть свою уязвимость. Он защищался от нее часто мрачным и грубым юмором, но прежде всего — забвением, незамечанием, твердым безразличием к поражениям. И, разумеется, музыкой, особенно сочинением ее. Возможно, музыка помогала ему преодолевать невзгоды с самого детства. Долгое время она, конечно, приносила ему любовь и восхищение. Когда чувство нелюбимости и, следовательно, одиночества становилось слишком сильным, музыка, вероятно, давала ему убежище и утешение. Однако в конце жизни Моцарт больше не мог закрывать глаза на то, что стало очевидным: его постигла неудача, неутоленной осталась его жажда любви, его существование лишилось смысла. И тогда он сдался и умер — очевидно, лишенный успеха, хотя и успех, и слава уже ждали его за следующим поворотом.

Моцарт-отец, сам музыкант, научил Вольфганга играть на клавире, вероятно, уже в трехлетием возрасте. Возможно, в нем очень рано пробудилась слабая надежда с помощью сына подняться по социальной лестнице, то есть добиться того, чего он своими силами добился лишь в небольшой степени — по сравнению с требованиями, которые он предъявлял к себе. Несомненно, Леопольд посвящал мальчику гораздо больше сил и времени, чем было принято. Он завладел сыном и, как отец вундеркинда, стал вести жизнь, которая ему дотоле была недоступна. В течение 20 лет, фактически до начала путешествия в Париж с матерью, Вольфганг практически постоянно жил — и путешествовал — с отцом. Он всегда был с ним вместе, всегда у него на глазах и под его опекой. Очевидно, он не ходил в школу; все свое образование, раннее обучение музыке, владение иностранными языками и получение всех прочих познаний, которые он усвоил, — все это он приобрел по предписаниям отца и с его помощью.

Поэтому вполне естественно будет сказать, что Леопольд Моцарт стремился достичь того, чего ему самому прежде не хватало, — наполненности своей жизни смыслом — через своего сына. Ни к чему спрашивать, правильно ли он поступил. Когда речь заходит о наполнении собственного существования смыслом, люди часто пренебрегают интересами и желаниями ближних. В течение 20 лет отец работал над сыном, почти как скульптор над статуей, — работал над «вундеркиндом», которого, как он часто заявлял, ему Бог послал в Своей милости и который, возможно, не стал бы вундеркиндом без его неустанного труда. В сентябре 1777 года ему пришлось впервые отпустить сына в поездку, в которой он не мог его сопровождать, так как в противном случае потерял бы место при новом князе-епископе; впрочем, эта поездка в Париж, которую он финансировал, была абсолютно необходима для его собственных надежд на будущее. И вот, разрываясь между двумя необходимостями, Леопольд отправил мать в путешествие вместе с сыном, а сам остался, как он пишет, глубоко подавленным, с симптомами болезни и тяжелой депрессии. Одна из самых распространенных фигур в психотерапевтическом сценарии наших дней — полностью завладевающая ребенком мать, possessive mother. Реже — по крайней мере, при нынешнем состоянии наблюдений — встречается отец-собственник. Примером такой фигуры может, наверное, служить Леопольд Моцарт.

И вновь необходимо добавить, что данная констатация является установлением факта в диагностических целях. Кто может назначать себя в таких делах судьей? Наша задача — лучше понять великого человека, Вольфганга Амадея Моцарта, которому человечество обязано огромной радостью. Вовсе без родителей — в данном случае в первую очередь без отца — понять его невозможно.

Итак, вот что вкратце мы знаем об отце: Леопольд Моцарт происходил из семьи ремесленников. И его отец, и брат были аугсбургскими переплетчиками. Возможно, о статусе семьи можно составить представление, узнав, что, когда молодой Вольфганг остановился в Аугсбурге по пути в Париж и был принят одним высокопоставленным патрицием, его дяде, брату Леопольда, пришлось остаться за дверью и ждать на улице, пока племянник снова выйдет[42].

О том, как Леопольд Моцарт поднялся от ранга ремесленника до ранга придворного музыканта и вице-капельмейстера зальцбургского двора, здесь рассказывать нет нужды. Это был — в том числе, предположительно, и с его собственной точки зрения — шаг вперед, но шаг не очень большой, значительно меньший, чем он надеялся. Он написал учебник по игре на скрипке, который был хорошо принят и сделал его имя известным, а также ряд композиций, которые, насколько мы знаем, были не лучше и не хуже множества других. Он был более или менее доволен своей службой в Зальцбурге при мягком режиме старого архиепископа, хотя еще до рождения сына он, кажется, искал способа достичь — возможно, с помощью своего учебника — более высокого положения, при более крупном и богатом дворе. Более строгий режим при графе Коллоредо был для него давящим, фактически невыносимым. Но что ему оставалось делать? В душе он был гордым человеком. Он полностью осознавал свое интеллектуальное превосходство над большинством придворных лизоблюдов; он проявлял живой интерес к политическим событиям своего времени, не только ближним, но и далеким, и, как свидетельствуют его письма, обладал поразительным пониманием и наблюдательностью в отношении происходившего при дворах всего мира.