Таким образом, слово «бандит» обнимает пеструю группу лиц, совершающих очень различные преступления — убийство, разбой, грабеж с насилием или вымогательство, — и по характеру совершенных ими преступлений, распадающихся на очень различные категории[13].
Думаю, что для криминологии вполне приемлем термин «бандит» для обозначения преступника, который действует с помощью грубого насилия в том числе и в одиночку, убивая тех, чье имущество или чьими ценностями он хотел бы завладеть. Но российское уголовное право такого понятия не знает, считая бандитами членов банды.
С. В. Познышев справедливо обращает внимание на то, что в банде могут действовать самые разные личности. Среди бандитов мы найдем много таких, у которых резко выражена склонность к нетрудовому обогащению на чужой счет, характерная для воров, и лишь очень слабо выражена способность к насилию. Эти бандиты непосредственно сами физической силы к другому не применяют, поскольку не способны это делать. Не всегда они способны даже угрожать насилием, часто соглашаются участвовать лишь в тех налетах, где не будет убийств и физического насилия, иногда даже условливаются с товарищами, чтобы насилий не было. Они отказываются участвовать в нападениях, в которых можно ожидать убийств, определенно уговариваются, что будут лишь стоять на страже, таскать узлы и т. д. Другие бандиты, наоборот, развивают свою деятельность в резко насильственной форме: связывают потерпевших, наносят раны, убивают и т. д., и делают это вполне спокойно, без особых усилий над собой, иногда даже с удовольствием. Немало и таких, которые равнодушны к вопросу о насилии и убийстве: придется — они пойдут на это, а обойдется без этого — тем лучше, так как меньше риска подвергнуться большому наказанию.
Интересно отметить, что в сознании многих бандитов психическое насилие, т. е. угрозы, насилием не считается, и когда они описывают свое преступление, то настойчиво утверждают, что насилия не было и произвести его они неспособны. А те же угрозы, которые они адресовали потерпевшим без намерения привести их в исполнение или выражали самим фактом своего появления при определенной обстановке, они насилием не считали.
Банды в России существовали всегда, в том числе благодаря ее огромнейшим территориям и густым лесам. Некоторые банды орудовали годами и были чрезвычайно жестоки, ничего политического в них не было. С. В. Познышев рассказывает об одной такой банде — Василия Котова[14], которая занималась грабежами в Москве, Московской и Калужской губерниях, а также в Курске в период с 1917 по 1922 г. За это время ею было совершено 116 убийств. В деятельности банды Котов принимал самое активное участие. Преступления банды изложены в описаниях Познышева практически дословно.
Чего-либо особенного о детстве и юности Василия Котова сказать нельзя, потому что они, по-видимому, были бесцветны и после первого осуждения в 1904 г. в основном протекали в тюрьмах. Ничто никогда особенно его не интересовало, кроме разве торговли, которой он время от времени занимался (торговал он, впрочем, по-видимому, почти исключительно вещами крадеными или добытыми его разбойными нападениями), и только одно время — в 1917 г. — мешочничал. Но из легальных занятий торговля ему всего более по душе. Никаких умственных интересов и навыков в каком-либо полезном труде он с детства и юности не приобрел, а потом жизнь его стала прочно на колею борьбы с уголовным законом и по этой колее шла до последнего времени, когда он наконец предстал перед уголовным судом за длинный список своих кровавых дел.
В окружающей обстановке и условиях воспитания Котова не было ничего, что могло бы возбуждать и развивать в его душе какие-либо альтруистические чувства, и если у него были какие-либо зародыши этих чувств, они заглохли, атрофировались. От его кровавых преступлений веет таким бессердечием, такой спокойной и непоколебимой жестокостью, что с трудом верится, что это мог делать душевно здоровый человек. А между тем врачебное исследование не обнаружило у Котова никаких признаков нервных или душевных болезней. Он — не эпилептик и не сумасшедший. В его внешности нельзя уловить никаких признаков вырождения.
На вид этот человек ничем не отличался от обыкновенного прасола или мелкого лавочника, на которого он походил своей внешностью. Рост средний, лицо обыкновенное. Нос тонкий, с горбинкой, глаза холодные, серо-зеленые. Лицо спокойное, несклонное к улыбке, с выражением сдержанности и сосредоточенности. Оно не располагает к себе, но и не отталкивает. И вовсе не говорит о той поразительной жестокости, которой веет от его преступлений. Вот, например, как было совершено убийство 11 человек на хуторе гражданина Поздняка. Картину этого убийства можно воспроизвести с полнейшей точностью, потому что но счастливой случайности одна из намеченных жертв этого преступления — Христина Позняк — ускользнула от рук убийц.
По ее рассказу, 2 мая под вечер, когда было еще совсем светло, из леса вышли двое мужчин и одна женщина и пошли к их хутору. Войдя во двор, они объявили себя какими-то представителями административной власти, потребовали хозяина и сказали, что произведут обыск. При этом строго велели всем собраться в избу. Собравшимся, угрожая револьвером, крикнули «руки вверх» и поднятые руки перевязали. Связанные были отведены в чулан. Через некоторое время в этот же чулан были приведены три охотника со связанными руками. Они объяснили остальным, что проходили мимо хутора на охоту и обманно были завлечены в избу под предлогом, что они должны принять участие в обыске в качестве понятых. С наступлением вечера бандиты перевели всех из чулана в избу, поставили в один ряд у стены и скомандовали: «Садись». Все сели. Севшим связали ноги, а некоторым завязали глаза. Пришедшая с бандитами женщина (Винокурова) с револьвером в руках осталась сторожить связанных, а мужчины стали выбирать и увязывать вещи. После отбора вещей высокий рыжий мужчина вышел из избы и через несколько минут вернулся одетым в длинный серый армяк, что-то придерживая под полой, причем сказал товарищу: «Ну все готово». С этими словами он приблизился, рассказывает Христина, к моему отцу, сидевшему первым в ряду, и со всего размаха ударил его топором по голове. Все связанные в ужасе стали метаться, кричать и расползаться как могли, моля о пощаде. Особенно просил о пощаде один из молодых охотников, плакал и умолял оставить его в живых ради семи малолетних его детей, при больной матери. Все было бесполезно. Бандит продолжал рубить голову за головой, отвечая на все грубейшей плошадной бранью. Разбив череп матери семейства, сидевшей рядом с отцом, а затем братьям, убийца стал приближаться к Христине. В этот момент она неожиданно для себя, откинувшись назад, попала под стоявшую в комнате кровать с длинным пологом, дернула под себя ноги, заползла под провалившиеся под кроватью половицы, а затем с большим усилием — под стойки, на которых была сложена русская печь. Она смутно помнит, как кто-то из связанных пытался поползти за ней под кровать, но был отдернут убийцей назад. Вскоре крики и стоны утихли; очевидно, все были убиты. Скрывшаяся слышала и видела, как в противоположном от нее конце избы убийцы, вынув половицы и предварительно осветив подполье электрическим фонарем, стали бросать под пол трупы. В этом момент она потеряла сознание, а когда очнулась стояла уже полная тишина и было светло. С трудом освободившись от повязок, она выползла из своего убежища и направилась в соседнюю деревню, где все и рассказала. Она сообщила затем все виденное агентам уголовного розыска и, как могла, описала внешность и приметы убийц.
Через несколько дней, 15 мая, близ станции Нара Наро-Фоминского уезда при сходной обстановке была убита семья хуторянина Иванова из 13 лиц. В этом деле один из потерпевших — сын хуторянина Николай Иванов — каким-то чудом прожил с размозженным черепом некоторое время и иногда ненадолго приходил в сознание. Очень отрывочно, но он смог кое-что рассказать; из его сообщений можно было составить картину, сходную с той, о которой говорила Христина Поздняк: было двое мужчин, из которых один рыжий, высокий, и черненькая, молодая, красивая женщина, одетые так же, как убийцы Поздняк. Таким же образом был совершен и самый акт убийства.
И в других случаях техника преступлений была поразительно проста и однообразна. Приходили, связывали людей, увязывали вещи, причем на процедуру отбора и увязки вещей тратили иногда много часов, так что, придя на хутор утром, уезжали с награбленным на лошади убитых поздно вечером, иногда ночью. Во все время отбора вещей связанные сидели где-нибудь в чулане, затем, перед отъездом, их выводили, сажали в ряд и разбивали им головы. Били топорами, иногда молотком, в одном случае — гирей по голове, иногда стреляли. Для убийства надевали особый брезентовый халат. Заботливо удаляли связанные узлы награбленных вещей с места убийства, чтобы на них не попали брызги крови и частицы разбиваемых голов жертв. Иногда женщины перед убийством насиловались, хотя насиловал ли их сам Котов или лишь его соучастник Морозов, осталось невыясненным.
Заслуживает внимания, что Котов по мере того, как соучастники его преступлений становились ему не нужны, постепенно убивал их. Так, среди убитых им было несколько семей скупщиков краденого, которым он продавал награбленное, например муж и жена Малец, а также семья неизвестного «хромого».
Интересно, как он убил своего ближайшего сподвижника Морозова, который стал слишком много пить и становился опасен для него своей пьяной болтливостью. С Морозовым, казалось, его связывают приятельские отношения и прочные узы арестантской солидарности. Иван Иванович Морозов-Саврасов, выступавший под именем Ивана Ивановича Иванова, был, как и Котов, старый преступник, человек с большим уголовным прошлым, выпушенный в начале революции по амнистии 1917 г. Он был приговорен на 15 лет к каторге за убийство пытавшегося его задержать городового. По словам Котова, он и раньше судился за «мокрые дела», т. е. за убийства. Со слов Котова, Морозов был убит им при следующих обстоятельствах и последующим мотивам.
В сентябре 1922 г., а именно 23 сентября, к ночи, Котов и Морозов приехали на станцию Апрелевка Брянской железной дороги и засели в лесу между Апрелевкой и деревней Горки, в версте от станции, с намерением ограбить и убить «подходящих» проезжих крестьян или дачников. Некоторое время они ждали бесплодно. Тогда Котову пришла мысль, приходившая ему и ранее, о необходимости избавиться от Морозова, который ему сильно надоел и становился небезопасным, так как стал слишком сильно пить. В разговоре он приводил и еще новый мотив этого убийства: будто бы он желал бросить преступную дорогу, устроиться с Винокуровой семейно где-нибудь на Кубани и заняться торговлей, а Морозов мешал ему, вовлекал его в преступления. По обычаю арестантов валить все на умерших или скрывшихся соучастников. Котов старался обвинить Морозова в своей преступной деятельности, хотя она началась задолго до их встречи и раньше протекала в неменее кровавых формах. Он не раз подчеркивал, что головы обыкновенно рубил Морозов, хотя вынужден был признать, что иногда приходилось это совершать и ему самому. Как бы то ни было, мелькнувшая у него 23 сентября мысль отделаться от сотоварища была с обычной для него решительностью тотчас им осуществлена: двумя выстрелами из револьвера в упор сидевший рядом Морозов был убит.
«Мои продолжительные беседы с Котовым, — поясняет Познышев, — а также наблюдения за его поведением на суде и внимательное изучение деталей его поступков, убедили меня в том, что он прекрасно владеет собой, безусловно не глуп, быстро ориентируется в обстановке, в которой находится, и в людях, с которыми ему приходится говорить, имеет недурную память, что отчасти подтвердили и произведенные мною эксперименты, вполне обладает способностью быстро сосредоточивать и переводить свое внимание, очень сдержан и скуп на слова, лишен той развязности и неприкрытой бьющей ключом чувственности, которая так часто встречается у профессиональных убийц. Культ чувственных удовольствий был у него скрыт под видимой сдержанностью, да и круг этих удовольствий не отличался большим разнообразием. Ему хотелось, конечно, сытно и в довольстве жить, ради чего он и совершал свои кровавые преступления, однако особой наклонности к широким кутежам с бахвальством и угощением массы приятелей, с шумным пьяным разгулом в притоне у него не отмечалось. Он любил выпить и вкусно поесть, но только у себя дома и не до безобразного состояния. Он не любил ходить по гостям, да и у себя гостей принимать был не охотник. Ему нравилось быть дома, поскольку позволяли «дела». С удовольствием жил бы на одном месте, но «положение мое, — говорил он, — было перекидное». Поторговав днем на рынке награбленным добром, он любил вечером попить у себя дома чайку, пойти с Винокуровой в кинематограф и тому подобные сравнительно невинные развлечения — особенно любимых развлечений у него не было. Про себя он говорил: «я не скучный, не мрачный, а так — средний». Этим он хотел сказать, что не склонен к тяжелым душевным переживаниям и шумным удовольствиям и смеху, ему было достаточно сдержанного удовлетворения своих чувственных потребностей. Состояние духа у него обыкновенно бывало ровным, спокойным. На вопрос, как он вообще себя чувствовал прежде и теперь, отвечал, что чувствовал и чувствует себя хорошо, лишь иногда испытывает не то грусть, не то скуку, но это — мимолетные состояния, не омрачавшие надолго его существования. Никаких тревожных или кошмарных снов он, по его словам, никогда не видел. На вопрос, не жалко ли убитых, отвечал что жалости не испытывал и не раскаивался; «ведь то было бы бесполезно», — добавил он.
Половые наслаждения его, по-видимому, особенно не прельщали. Семейная жизнь его не удалась. Он давно оставил жену, на которой еще юношей женился в деревне, и потерял ее из виду; дочь осталась с матерью. В дальнейшей жизни у него возникали лишь мимолетные связи с женщинами, продолжительных сожительств не было. Любви ни к одной из женщин он не испытывал. Следы некоторого чувства у него можно было заметить лишь в отношении Винокуровой — какая-то привязанность, несильная и неяркая, у него к ней была. Об этом говорят его некоторые заботы о ней и в прежней их жизни, и в заключении. Нежен с ней — и по его словам, и по ее сообщению, — он не был, но и грубо не обращался. На вопрос, бил ли он ее, ответил: «Нет, она и так подчинялась». И, по-видимому, эту покорность ее он прежде всего и ценил. На вопрос, могла ли она не подчиняться, он сдержанно, но строго ответил: «Должна подчиняться». И из тона этого ответа, и из общего впечатления, им производимого, ясно, что не подчиняться такому человеку Серафима не могла».
Котов — типичный некрофил, убийства не причиняли ему никаких неудобств, он вел себя спокойно и уравновешенно как во время, так и после совершения жесточайших преступлений. Он их совершал так, как будто бы занимался каким-нибудь ремеслом, и страшен именно по этой причине. Хотя элементы садизма в его действиях есть, он все-таки не только садист, поскольку не любовался содеянным, оставаясь таким же уравновешенным и спокойным, как и но вечерам, когда попивал чаек. Однако у нас и за рубежом некоторые люди выступают за отмену смертной казни. И это тогда, когда на свете есть котовы, когда есть мерзавцы, убившие детей в станице Кущевская Краснодарского края в 2010 г. Очень опасно, что есть и такие с позволения сказать «гуманисты», которые и пожизненное лишение свободы считают чрезмерно суровым.
Познышев утверждает, что Котов был цельной личностью, сдержанной, малоразговорчивой, холодной и несколько суровой, неспособной ни на какие отступления или колебания ради каких-либо сентиментальных побуждений. Его кровавые дела в его глазах действительно были чем-то обыкновенным и не производили на него никакого впечатления. Стоны, мольбы и просьбы жертв лишь злили его и вызывали с его стороны только грубую брань. На него картина убийства не производила смущающего, способного хоть сколько-нибудь поколебать, впечатления. Он убил многих тех, которые не могли ему помешать или сообщить о нем, например прохожих, младенцев 2-3 лет, в одном случае — 9 месяцев. Однажды он убил даже кошку. Но ему, как и его сообщникам, убивать было приятно[15]. Добавлю, что все они были врагами жизни.
По данным С. П. Вайле, с начала 1990‑х годов бандитизм стал представлять собой качественно новый уровень деятельности вооруженных организованных преступных групп. Изменились сами банды и характер их преступной деятельности. В активе банд появились новые, не характерные для традиционного бандитизма преступления: заказные убийства, вымогательства. Целью нападений стало завладение крупными денежными суммами. В это время отмечается резкое возрастание количества фактов бандитизма в России. Так, к 1999 г. по сравнению с 1992 г. оно возросло более чем в 50 раз.
Массовую эскалацию бандитизма в конце XX в. сменила явная тенденция к снижению числа выявленных фактов рассматриваемого преступления. В 2007 г. по сравнению с 2000 г. их число уменьшилось на 32% (с 513 в 2000 г. до 348 в 2007 г.), раскрытых — на 31,5% (с 466 в 2000 г. до 319 в 2007 г.), число выявленных по ним лиц снизилось на 37% (с 884 в 2000 г. до 593 в 2007 г.).