Если родовое проклятие Кроу и существовало, то таким образом оно настигло Клару.
Она и сама не знала — не помнила, что произошло в тот день и что она потеряла, но при этом отчего-то была абсолютно уверена, что прежде не могла представить себе жизни без этой вещи. Лишившись ее, она все равно что умерла. Человек из нее ушел, его место заняла безразличная ко всему птица, та самая Ворона, у которой — вот ведь некстати! — такая короткая и никчемная память.
Каша тем временем уже томилась в казанке — Клара мешала ложкой варево, а мысли ее неслись в прошлое, ровно на двадцать три года назад, в тот день, когда это случилось.
В очередной раз в памяти всплыло то дождливое утро. Она сидит здесь, на этой же кухне, и в ярости вырывает страницы из календаря. Слезы капают на стол, их не остановить, им не прикажешь. Ей больно. Так больно, что хочется не просто плакать, а грызть стены. Ей больше незачем жить, ей теперь безразлично, какое завтра будет число. Она берет чернильницу и заливает Тот День навсегда. Как будто это может хоть что-то исправить. Сжимая зубы от горя, она выводит чуть ниже:
— А потом я просто сошла с ума, — пробормотала Клара. — Всего лишь свихнулась. Так говорит мама и… — Она втянула носом запах из казанка и поморщилась. — Ну вот, ты снова так задумалась, что каша пригорела!
Поспешно убрав казанок с огня, Клара заглянула в него — нет, все не так уж и плохо, она успела вовремя. Проворно зачерпнув кашу большой ложкой, Клара наполнила тарелки и, подхватив их, поднялась наверх, в комнату матери.
Стоило Софии Кроу учуять душистый сладкий (почти даже не прогорклый) запах каши, как она тут же привстала с кровати, где до того раскладывала перед собой какие-то непонятные камушки, засушенные пучки травы и сплетенные из крапивы мешочки.
«Должно быть, мастерит очередной бессмысленный оберег, защищающий от счетов за воду», — угрюмо подумала Клара, придвигая стулья поближе к крошечному колченогому столику.
— Что это у тебя там такое, мама? — спросила она, усевшись и взяв ложку. — Помогает от темных мыслей?
Старая и худая, как гвоздь из гроба, женщина прошаркала к столу, села напротив и осуждающе взглянула на дочь поверх очков в громоздкой оправе. В мутных стеклышках отражался огонек горящей на столе свечи.
— Ну конечно, ты не знаешь, что это, Клара, — с досадой в голосе сказала мама. — Ты же меня никогда не слушаешь. А между тем я не один раз говорила, что крапива обладает защитным свойством от злых умыслов. Ее только нужно правильно сплести…
— Ага, и слова особенные прошептать, — устало кивнула дочь.
— А как же, — не уловила иронии София Кроу. — Куда же без слов? Когда плетешь из крапивы, говорить нужно: «Стебель под стебель и стебель сверху. Злые умыслы сплетаю-переплетаю-завязываю. Тебя, незванку, от моего порога отваживаю. Да будет так!» Последнее лучше повторить три раза. Затем мешочек нужно отнести и оставить под дверью той, кого хочешь отвадить.
Клара едва себя сдержала, чтобы не закатить глаза.
— Были бы они у меня с собой, твои крапивные мешочки, мама, я бы положила их у ворот Кэндлов, — сказала она. — Я как раз шла мимо Крик-Холла и…
Мама ожидаемо вспыхнула.
— Как тебя туда занесло?! — воскликнула она. — Сколько раз я запрещала тебе подходить к тому дому?!
— Я пытаюсь найти нить, за которую можно ухватиться, чтобы вернуть мою память, — упрямо склонила голову дочь. — Если бы я могла все вспомнить сама, то не стала бы…
— Ты зазря подвергаешь нас опасности, а толку как не было, так и не будет! — зло проговорила София Кроу. — Вбила себе что-то в голову и оставить не можешь. Ищу то, не знаю что. Еще и где — у порога Кэндлов!