Книги

Миры Уильяма Моррисона. Том 3

22
18
20
22
24
26
28
30

— Мой кролик! Г’рилла вернула моего кролика!

— Во-первых, она и не забирала его, — сказала Рода. — Ты глупый. Утром, пока мы не видели, она прибежала сюда и немного поиграла. А затем устала и заснула в кукольной коляске Лилиан Мэрилин. Держу пари, она была здесь весь день. — И Рода добавила укоризненно: — Ты испугал ее, папочка.

— Извини, Рода, — попытался улыбнуться папочка. — Но я рад, что с этим покончено.

Но Рода чувствовала, что с этим вовсе не покончено.

Утром, когда она проснулась, как всегда, рано, то первым делом пошла к коляске — посмотреть, не вернулась ли обезьяна. Но не было никаких ее следов. Лилиан Мэрилин лежала одна с закрытыми глазами и сияющими в утреннем свете розовыми щечками. Немного изогнувшись, словно у нее была беспокойная ночь, но, в целом, довольно нормально.

Рода попыталась понять, почему Лилиан Мэрилин не лежит прямо, и протянула к ней руку. И, поправляя куклу, Рода поняла, почему.

В коляске лежало что-то желтое. Должно быть, это оставила обезьяна, забыв в суматохе. Желтое, блестящее и странно теплое, словно в каком-то смысле оно было живое. Как будто это действительно была часть самой обезьяны.

Пока она держала его, ей показалось, что оно шевелится у нее в руках — а затем все вокруг взорвалось ослепительным блеском.

Когда Рода снова смогла что-то видеть, ей показалось, словно она смотрела через завесу — желтую завесу между ней и остальной комнатой, завесу, через которую было трудно смотреть.

И то, что стояло перед ней, не было человеком. Даже через завесу Рода видела, что это не совсем человек. Он был слишком большой, зеленовато-желтый, и, как у обезьяны, у него было два рта. А глаз, казалось, не было вовсе, но все же он как-то видел, что происходит вокруг. Он смотрел на нее — нет, не на нее, а сквозь нее, — и целую минуту Рода боялась его.

Он что-то сказал одним из своих ртов, и Рода покачала головой.

— Простите, мистер Папа Обезьянки, но я не понимаю вас, — извинилась девочка. — Мы не хотели пугать вашего малыша и заставить его забыть часть себя. Честное слово.

Один из его ртов рассмеялся, и он поднял Роду на руки. И, неизвестно почему, но от прикосновения его рук Рода перестала бояться.

Он снова заговорил с ней, но на этот раз не ртами, а как-то иначе. И Рода поняла его. Она прекрасно его поняла. Ему хотелось ее обнимать, что он и делал, и в то же самое время ему хотелось плакать. Он был рад, что она есть у него, и сожалел, что это ненадолго. Он чувствовал примерно то же самое, что мамочка и папочка, когда она смотрели на нее и видели, как она счастлива от подарков незнакомых людей или от того, каким тоном с ней разговаривал доктор.

Человек, который не был человеком, что-то тихо сказал ртом, который только что плакал. Это очень походило на то, как говорил доктор: «Ну, больно совсем не будет».

Больно и не было. Была ослепительная вспышка света, и с минуту Рода вообще ничего не видела. А затем завеса исчезла, и, впервые за очень долгое время, Рода увидела все очень ясно.

Человек был красивым и блестящим, как разноцветная пластмассовая игрушка, только гораздо крупнее и, конечно же, сильнее. Он сиял всеми цветами, как лампочки на новогодней елке, и у него была такая же кожа, как у самых лучших ее кукол — мягкая, теплая и более гладкая, чем человеческая. А на спине было специальное место, куда, как поняла Рода, он мог прицеплять крылья, когда было нужно.

Конечно, человеком он был не больше, чем его малыш был обезьянкой — он походил на картинку индейского тотема, которую Рода видела в одной из подаренных книг.

И теперь Рода увидела его глаза. Они были внутри его головы, очень добрые и очень мудрые.

Человек опустил ее вниз и снова заговорил — Рода не видела, каким ртом, — это было одно лишь слово, и Рода поняла, что оно означает. Можно было бы подумать, что это всего лишь «До свидания», но в действительности оно означало гораздо больше. Оно означало «Удачи», и «Бог с тобой», и «Я тебя очень люблю», и «Когда-нибудь ты придешь и станешь жить с нами», и еще многое, многое другое.