— А вот над этим придётся поразмыслить.

Он отвернулся к окну — неуклюжий маленький леший с наивной мордашкой и сам весь такой премиленький… Если я когда-нибудь решу завести домашнее животное, то заведу лешего. В этом пока неизвестном мне мире наверняка есть что-то вроде птичьего рынка, где торгуют гномами, домовыми и вот такими лесными крохами. Я буду кормить его, воспитывать, выводить гулять. А Василиса, вернувшись с работы, сядет на диван к телевизору, леший запрыгнет к ней на колени, будет тереться и мурлыкать…

Мне снова представилась Василиса — такая, как я увидел её в конторке в свете настольной лампы: тёмные волосы забраны на затылке в хвост, очки на кончике носа, изящный локоток. Образ более чем обобщённый, но настолько яркий, что никак не хотел выходить из головы. Я влюбился в эту девчонку. Я, сильный тридцатилетний мужик, от которого только что ушла жена и который по всем канонам жизни должен копошиться в себе, выискивая причины своей несостоятельности… Я влюбился. Я совсем не знал её, да что там не знал — я видел-то её всего несколько минут, но теперь мне хотелось сочинять стихи, и вместо того, чтобы сокрушаться о жене, как делал это весь последний месяц, я пытаюсь найти рифму к слову «Василисушка»…

— Ку-ку, Игнатиус! — жабоид щёлкнул пальцами перед моими глазами. — Очнись, выходим.

Выйдя из автобуса, я огляделся. Куда привёл меня этот будущий домашний питомец? Город свой я знаю хорошо, он не такой большой, как Москва, и не такой маленький, как Урюпинск. В нём есть театры, торговые центры и даже метро. А ещё он стоит в месте слияния двух великих русских рек, что придаёт ему статус сакрального. Здесь столько всяких исторических соблазнов, что удивляться появлению всевозможных жабоидов не приходиться. Поэтому я и не удивился, когда Василиса познакомила меня со своим ручным лешим, а тот в свою очередь позеленел и покрылся бородавками.

Ну да это всё лирика. Улица, где мы оказались, в простонародье называлась Покровка. Она пересекала исторический центр города и была застроена старинными домами. Автомобили по ней не ездили, поэтому понятие «тротуар» для неё не существовало. Первые этажи домов представляли собой единую линию магазинчиков, кафешек и бутиков. Иногда между ними затёсывался какой-нибудь салон сотовой связи или спиритических сеансов, и вот перед одним из таких салонов мы и остановились. На вывеске над дверью красовалась изящная надпись в стиле русского ампира: «Баба Яга может!».

— Баба Яга? — усмехнулся я.

Жабоид пропустил мою усмешку мимо ушей, и стал объяснять принцип знакомства с хозяйкой салона.

— Смотри и запоминай: заходим спокойно, с улыбками, при встрече — поклон. Бабка злая, грубить ей не вздумай. Ты для неё никто, а я — продукт диетического питания, поэтому ведём себя крайне уважительно, поводов для агрессии не даём. Иначе тебя превратят в жабу, а меня…

— А без повода она не может?

— Может. Но не здесь.

— Господи, если мы ей заранее не нравимся, так может и не ходить туда? Найдём кого-то другого, более покладистого.

— Кстати! Не вздумай при ней поминать имя Господа всуе. Тогда точно кранты. Понял?

Мне по-прежнему всё происходящее казалось смешным, но жабоид нервничал неподдельно: левый глаз дёргался, а по виску, не смотря на морозец, скатилась капля пота — и это доказывало, что встреча предстояла не из лёгких. Я мотнул головой:

— Понял.

— Заходим.

Жабоид свершил знак, очень похожий на крестное знамение, взялся за рукоять двери и потянул её на себя.

Дверь открылась.