Еще письмо из Купавны от Николая Перепелицы, что-то не помню такого. Распечатал конверт. Ба! Да это же химик из купавенской лаборатории, которого я попросил сделать красящую смесь. Николай писал, что получил от господина Парамонова пять медных трубочек и заправил получившимся составом. Перепелица экспериментировал с составом из касторового масла, канифоли, спирта и красителя[3]. Состав дешевый, гораздо дешевле парамоновского на основе растворенного каучука. Каучук натуральный, из сока гевеи, искусственного делать еще не научились и стоил он прилично, а гевею так и не удалось акклиматизировать в России — на Кавказе или в Азии, хотя, попытки были.

Николай написал это письмо таким же «пером непрерывного письма». Посмотрел на текст, вполне приличные линии, ничего не растеклось и не расплылось. Конечно, для гимназий его не рекомендуют, каллиграфические «волосяные» линии им не выведешь и толстые линии под нажимом — тоже. В отличие от стального пера, шарик рисует линию одинаковой толщины, как карандаш. Зато его не надо точить, нельзя стереть (можно подписывать документы), а в отличие от химического карандаша (его здесь почему-то называют «копировальным»), не надо его постоянно мусолить, да и текст после копировального карандаша «рваный»; то как-бы чернильный, то карандашный, когда влага высыхает. Конечно, надо проверить текст на выцветаемость под солнечным ультрафиолетом и смывание водой.

В случае успеха такое перо найдет применение у приказчиков, купцов, военных, путешественников, да мало ли еще кому может понадобиться удобная, легкая, не текущая ручка длительного пользования. Написал Николаю и, поблагодарив его, попросил, чтобы через Парамонова сделали еще сотню-две стержней и деревянных корпусов к ним, по типу карандашных. Деньги на работы попросить у Управляющего, показав ему вложенное в письмо требование об отпуске господину Перепелице пятисот рублей на опытные работы. Если все пройдет хорошо, то он и Парамонов получат по тысяче рублей премии. Нарисовал чертежик корпуса, на котором золотой краской под лаком написано «Patent Stefani». Запечатал конверты и отдал Ефремычу, велев завтра их отправить почтой, если не будет ли нарочного на завод. Сложил заявки с чертежами (кроме «непрерывного пера») в малый саквояж, в Питере поговорю по поводу опытных образцов.

15 ноября 1892 г., гостиница «Англетер».

Маше очень понравилось путешествовать в великокняжеском вагоне и то, что вид из больших чистых окон в обе стороны. А вот мне эти путешествия как-то уже наскучили и я бы лучше отдохнул недельку дома, но доложиться императору и Марии Федоровне о здоровье сына следовало бы (письменный отчет — одно, а устный рассказ — другое).

Остановились в «Англетере», но номер взяли поскромнее, хотя и удобный, в мое время сказали бы — полулюкс.

Позвонил в Дворцовую канцелярию, представился, попросил доложить государю о моем прибытии в Петербург после выполнения порученного им задания. Дал свои координаты в «Англетере». Потом позвонил в Министерство двора и сказал, что готов осмотреть предлагаемую недвижимость. Через четверть часа мне позвонил статский советник из Министерства и предложил осмотреть особняки сегодня. Я согласился и мы договорились, что через час меня у входа в «Англетер» будет ждать коляска с гербом от Министерства двора ЕИВ.

Было предложено три особняка: первый, недалеко от Михайловского замка был построен еще павловским вельможей, поближе к резиденции государя Павла I в каком-то псевдорыцарском стиле. Кроме того у него текла крыша и поскольку уже года три-четыре он пустовал, то перекрытия явно подгнили и, по большому счету, нужно было реставрировать памятник архитектуры, оставив только внешние стены. Вряд ли дворцовое ведомство на это пойдет. Второй особняк располагался тоже в центре, недалеко от известного Мостика с грифонами (тогда он назывался Банковским мостом, так как напротив был Ассигнационный банк) через Екатерининский канал (ныне — канал Грибоедова). Особнячок очень уютный, по бокам два двухэтажных флигеля, соединенные одноэтажными переходами с центральным двухэтажным корпусом на фронтоне которого был чей-то облупившийся герб. Спросил про судьбу прежнего владельца, оказалось, граф проигрался в карты, имение заложено, вот казна и выкупила дом у графа, чтобы он с долгами расплатился и нашел жилье поскромнее.

— Не извольте волноваться, ваша светлость, герб ваш сделаем, княжеский. Дом хороший крепкий, нигде не течет, гнили нет.

Я и сам видел, что дом в весьма неплохом состоянии, хотя и сравнительно небольшой, чем-то он мне напомнил особнячок в Асмэре, только здесь есть флигеля, в одном из которых на первом этаже — каретный сарай и нет сада — только впереди где подъездной пандус, посажены какие-то кусты. Задний двор достаточно маленький и захламленный, но обещали, что весь мусор уберут. Дом был с мебелью, старинной, под чехлами.

— Ваша светлдость, позвольте вмешаться, — сказал чиновник, видя, как я приподнял чехол и осматриваю стулья и стол в гостиной. — Мебель здесь очень хорошая, резной палисандр, сейчас такой не делают. Я бы рекомендовал ее оставить, если будете брать этот дом, конечно, а наши мастера перетянут обивку, будет как новая.

Еще посмотрели внизу, все было в полном порядке и все же, для очистки совести, решили посмотреть третий вариант. Особняк располагался на Обводном канале, в первой половине XIX века это была черта города, так что когда-то это был загородный дом. Особняк в два раза больше чем «у грифонов», но требует существенного ремонта, так как стоял без хозяев лет пять. Плюс — большой участок с садом, то тоже запущенным. Посоветовался с Машей и она сказала, что дом возле мостика с крылатыми львами ей понравился больше всего.

Тогда мы поехали на Екатерининский канал, чиновник составил смету ремонта и проставил примерную сумму, сказав, что это формальность — все за счет двора. Я подписал смету «косметического» ремонта — побелка, выравнивание стен, ремонт паркета, уборка мусора, в смету входил и ремонт мебели с ее перетяжкой, обивка стен штофной тканью. Потом настал черед договора, обратил внимание на один не понравившийся мне пункт. Дворец передавался мне в пользование со всем недвижимым и движимым имуществом на десять лет при условии невыезда из Российской Империи, если это условие соблюдалось, то после десяти лет он переходил в собственность мою и моих наследников, а так, до истечения десятилетнего срока, оставался собственностью казны. Спросил чиновника, почему такое условие. Получил ответ, что это распоряжение государя императора, а потом чиновник пояснил, видя мое недоумение, что выездом за пределы Империи считается проживание в текущем году более полугода в общей сложности за границей, или смена подданства. Ну что же, это логично с государственной точки зрения, — подумал я и подписал договор. Чиновник помахал бумагой в воздухе, чтобы просохли чернила и сказал, что в течение месяца, до Рождества, они подготовят основной дом для проживания, а до февраля закончат с флигелями.

Вернулись в гостиницу и Маша, присев ко мне на колени и обняв меня, сказала, что теперь у нас есть свой дом и Петербург ей нравится больше чем Москва. Спросил, почему, и она объяснила, что ее не приняли в соседской среде на Рогожской, она не раз слышала за спиной: «вот, арапка пошла, ишь, вырядилась как барыня какая». Женщины на Рогожской одеваются странно и смотрят всегда исподлобья, как зверьки какие, поэтому ей было очень грустно без меня, если бы не Аглая, она бы за месяц с ума сошла. А здесь, в Петербурге, мы начнем жить заново и по-другому. Потом мы пошли обедать и прямо во время обеда в ресторан заявился фельдъегерь с пакетом от Государя на мое имя. Я расписался в получении и офицер, козырнув, четко повернулся кругом и вышел из ресторана. Публика поглядела на нас с уважением, мол, государственный человек, не всем пакеты прямо на обед доставляют. Я сломал печати и прочитал предписание прибыть завтра в Гатчино к 12 00, коляска будет у «Англетера» в четверть десятого.

Вернувшись в номер, взял телефонный рожок и попросил телефонную барышню соединить меня с дежурным по Военно-Медицинской Академии. Представился и попросил перезвонить мне профессора Иванова Ивана Михайловича. Через полтора часа профессор позвонил и я пригласил его отужинать сегодня вечером в Англетере, сказав, что хочу еще раз обсудить лечение Великого князя, так как завтра мне назначен прием у ЕИВ. Профессор поблагодарил, но отказался, ссылаясь на неотложные дела, но сообщил, что сразу же по прибытии отдал пакет Пашутину, который на следующий день передал его государю. На словах он сообщил начальнику Академии то же, что и написано в промежуточном эпикризе[4], подписанном нами троими. Никаких новостей из Ливадии он не получал.

16 ноября 1892 г, Гатчинский дворец.

На этот раз в кабинете Императора генерала Черевина не было, зато присутствовала Мария Федоровна, она же и начала разговор, спросив на основании чего я издевался над Георгием Александровичем и доктором Алышевским. Ага, все ясно, первым делом Ясоныч побежал жаловаться, стервец. Я ответил, что никого не пугал и ни над кем не издевался (свидетель — ротмистр Ардабадзе), наоборот, Владимир Ясонович принял меня крайне невежливо. Издевательством над Великим князем я могу считать его, так называемые, «методы лечения», что вместе с отсутствием всякого медикаментозного лечения и постоянными путешествиями привело к тому что сейчас есть — открытой форме туберкулеза, когда уже идет распад легочной ткани и мириады бактерий не только пожирают легкие больного но и выбрасываются во внешнюю среду, делая его источником опасности для окружающих.

Из-за этой опасности мне пришлось категорически настоять, невзирая на противодействие Алышевского, на ношении всем персоналом, связанным с обслуживанием и лечением больного, халатов и шапочек, обработкой помещений дезинфицирующими жидкостями и проветриванием помещений, когда в них нет Георгия Александровича. Поскольку я сам проводил много времени с больным, мне пришлось принимать свой препарат для профилактики, чтобы самому не заболеть. Сказал, что письмо и рисунок Георгия надо прогладить с двух сторон горячим утюгом, прежде чем давать его детям.

— А мы отдали его Мишкину, — с беспокойством и даже страхом в голосе ответила императрица.

— Ничего страшного, когда его не будет дома, прогладьте рисунок утюгом и поместите в рамку под стекло, как будто хотели сделать ему приятное.