Последним большим трудом Бауэра был «Христос и цезари. Происхождение христианства из римского эллинизма».

Само заглавие указывает вопрос и ответ на него. Здесь он придает огромное значение личности римского философа-стоика времен Нерона — Сенеки. Последний в своем миросозерцании отошел от мира, духовно противопоставил себя ему, — недаром его идеи слышатся в посланиях Павла. Однако, Сенека не удовлетворился своим внутренним миром, он мечтал претворить свои идеи в действительность здесь, на земле, основать царство добродетели (при Клавдии и Нероне!!!).

Но его попытка захватить власть не удалась, не удалась и стоическая реформация. Настало время великого самоуглубления, ухода в себя, чуждания мира, — в этом проявлялась подлинно духовная, скрытая жизнь той эпохи.

Стоицизм последней, углубленный через платоновские идеи, был на пути к христианству. Однако, его одного было мало, нужен был какой-то формирующий принцип. Этот нашелся в лице оторвавшегося от родной почвы иудаизма, причем Иосиф Флавий был его практическим деятелем, мечтавшим, что его бог здесь, на земле, оснует могучее государство, а Филон был его идейным подготовителем, слившим иудейские и греческие идеи и создавшим свой духовный мир.

Слияние стоицизма и эллинизованного иудаизма дало начало новому религиозному движению с двумя центрами — Римом и Александрией. В Египте, близ Александрии, существовала иудейская секта терапевтов, — она была предшественницей христианства.

Последнее, как новая религия, вышло на свет при императоре Траяне, и письмо Плиния Младшего, в его первоначальной, нехристианизованной редакции, является «метрическим свидетельством», документом о рождении христианства.

Если Бауэр выводит христианство из синкретического (смешанного) философского движения в Риме и Александрии, то последователь и продолжатель идей этого ученого, Альберт Кальтгоф, вносит сюда социальный момент.

Кальтгоф (1850 — 1906 гг.), бременский пастор, вплоть до начала девятисотых годов, подобно всем пасторам, «верил» в историчность Иисуса, устно и письменно рисовал его образ перед глазами наивно верующих. Но затем он формально порвал со всеми своими теологическими взглядами, перешел в лагерь мифологической школы и перестал даже в списке своих книг приводить или упоминать о прежних своих сочинениях правоверного толка. Свои новые взгляды он изложил в двух книгах: «Проблема Христа. Основные очерки социальной теологии», 1902 r. и «Возникновение христианства. Дополнение к проблеме Христа»,1904 r.

В них он сначала говорит, что евангельский Иисус, как человек, в руках критики исчез и сделался простым именем без содержания: «Иисус для протестантской теологии сделался (пустым) сосудом, который теолог наполняет своим собственным идейным содержанием». «Никогда и нигде Христос не является тем, чем хотела сделать его критическая теология, — настоящим человеком, исторической личностью».

Христианство возникло не из деятельности человека Иисуса, — таковой никогда в действительности не существовал, — оно вылилось из социальных движений в Римской империи.

Среди римского порабощенного и бесправного пролетариата скопились вулканические, готовые к восстанию силы, образовалось коммунистическое движение, принявшее благодаря принадлежавшему к пролетариату иудейству мессиански-апокалиптическую окраску. Это движение приняло мессиански-апокалиптическую окраску потому, что в экономике той эпохи не было предпосылок к немедленной победе пролетариата.

Так как первые христианские писатели вышли из синагог, где в качестве литературной особенности господствовало «олицетворение», т. е. явления воплощались или изображались в личностях, то они основные социальные и моральные моменты нового движения воплотили в человеческий образ Христа, мессии, который сделался общинным богом, героем, прихода коего ждали верующие.

В силу того, что в этом образе отразились мессианские надежды на лучшее будущее, особенно для всех социально обездоленных, организованные массы «униженных и оскорбленных» шли к нему, а Иисус начинал принимать характер не узкообщинного, а мирового бога. Посему евангельские истории выражают собою только моменты общинной жизни, а не элементы биографии.

Так, смерть и воскресение Иисуса — только выражение той мысли, что община при всяком гонении не умирает, а набирается новых сил, оживает. Тайная вечеря — трапеза в честь общинного бога. За фигурой Петра стоит римская община, да и евангельский фон — не палестинский, а римский. Возьмите притчи. Что должник за долги может быть продан вместе с женой и детьми, — это римское право, а не иудейское. Если в притче о винограднике фигурирует собственное точило, пресс для выжимания сока, это опять-таки отражение крупного римского землевладения. Помимо этого, ряд евангельских историй, вроде исцеления кровоточивой женщины, истории с блудницей, притчи о неверном управляющем, Кальтгоф пытается отнести к историческим лицам: жене Нерона, наложнице Коммода и к епископу Калликсту.

Приблизительно в то время, когда Кальтгоф печатно развивал свою социальную теологию, в Англии к мифологической школе примкнул известный социолог Джон Робертсон.

Его перу в интересующей нас области принадлежит целый ряд крупных трудов: «Христианство и мифология» («Christianity and Mythologie», 1-е изд. 1900 г., 2-е изд. 1910 г.; третья часть этого труда «Евангельские мифы» вышла в русском переводе, изд. «Атеиста», 1923 г.; «Краткая история христианства» («А short history of christianity», 1902 г.); «Языческие христы» («Pagan Christs», 1-е изд, 1902 г., 2-е изд. 1911 г.); «Исторический Иисус» («The historical Jesus», 1916 г.) и «Проблема Иисуса» («The Jesus problem», 1917).

Робертсон является одним из самых ярких представителей мифологической школы. Работы в области социологии привели его к мифологии и вопросам о христианстве. В своих исследованиях он пришел к выводу, что история всех религий идет по одному и тому же руслу, там царит один и тот же закон эволюции.

В зависимости от социальных моментов жизни государств боги превращаются то в сыновей старых богов, то в братьев прежних. Так, Кришна оттеснил Индру, Серапис — Озириса. Молодые божества в сознании верующих часто пользуются большим значением, а старые освобождаются от занятий и не утруждаются ни молитвами, ни жертвами.

Израильская религия не представляла исключения из этого общего правила. Несмотря на то, что заинтересованные в неизменности положения вещей жрецы душили политеистические инстинкты иудеев, во втором веке до нашей эры начал все более и более выдвигаться в ранг божества «помазанник», Христос из апокалипсиса Эпоха. На этот процесс особенно влияли греческие и восточные религиозные идеи. Культ Иисуса возник в Израиле еще тогда, когда божества Авраам, Исаак, Иосиф, Моисей и Иошуа (Иисус Навин) еще не были превращены в человеческие личности.

Из них особенно выделялся солнечный бог Иошуа, у которого с полубогом Иисусом возникла тесная внутренняя связь, обусловливаемая, быть может, тем, что оба они, вероятно, были одной и той же личностью. Этот Иисус стоял также в связи с умирающими и воскресающими спасителями — финикийским Адонисом и вавилонским Таммузом, культ которых искони существовал в Палестине, где переплетался с культом солнечного же бога Давида, Дауда или Додо, — варианта Таммуза. Иисус в своем лице объединял героев всех тогдашних культов, а это придавало ему универсальный характер и сулило блестящее будущее.